«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

И все провинциальные поэтыУходят в годы бреды ЛетыСтоят во вдохновенных позахЕдва не в лаврах милые и в розахРасстегнуты легко их пиджакиЗавернуты глаза за край рассудка

Когда-то так загадочно и жуткоСтоят на фоне леса иль рекиГде вы, ребята? Кто вас победил?Жена, страна, безумие иль водка?Один веревкой жизнь остановилДругой разрезал вены и уплыл

Аркадий… Ленька… Вовка…[131]

С тех самых пор хроническое упадничество вышло из моды, и воссияла на небесах московского авангарда яркая звезда бодрого Эдичкиного таланта.

Сам Лимонов дело знал туго и повсюду объявлял громогласно:

– Кропивницкий мне – отец родной и даже больше, а Сапгир и Холин – братья по крови и Духу.

И только уже в эмиграции, учуяв некую тенденцию, на Западе с давних времен незримо витавшую, оглядевшись и навострившись, стал представляться несколько иначе – что-то вроде:

– Пусть только у меня и есть «чисто русское» лицо и выражает оно суть истинно

русского характера и иже с ним Духа, но все вместе мы – одна группа, которая свой могучий метод заявляет, «конкретный реализм».

А затем и вовсе предстал пред миром в новом обличье: исконно русский, с нордическим отливом, бунтарь-одиночка.

Но на деле, если внимательно вглядеться, то получается, что Лимонов в «Лианозовской группе» – ни пришей ни пристегни. Он, конечно, вписался быстро и должного стиля оказался человек, и ценим был многими и весьма, да вот беда, стихия его ощущалась с самого начала как чужеродная, глубоко враждебная «лианозовскому» духу. И Евгений Леонидович первый это учуял.

Лимонов-то вокруг него, что называется, землю носом рыл: дифирамбы воскурял, фотографии групповые организовывал, сердечную голубизну талантливого ученичества и прочие банальные изъявления восторженного признания повсеместно демонстрировал… Ну как тут не расчувствоваться?! К тому же старик на лесть падок был весьма и если к бытовым радостям внешне оставался равнодушен, то восхищение особой своей очень даже ценил.

Однажды Немухин по врожденной запальчивости своей возьми да и брякни:

– Ну какой «дед» авангардист будет, тоже мне «мэтр» русского авангарда нашелся, он же весь по уши в «Мире Искусств» сидит. Как влюбился в стиль «модерн», так до сих пор и не отошел. Ни на грамм конструктивно мыслить не обучился.

Здесь, естественно, спор развернулся: как же так, всем известно, что он и с Лентуловым дружил, и с Машковым, и с Фальком… Да еще Лев рассказывает – как видел он в раннем детстве на стенах картины кубистические, что папаня писал. Ну, а Немухин знай свое гнет:

– А где эти картины, куда это они все подевались, кто их, скажите пожалуйста, наяву-то видел?

– Пропали, – ему говорят, – мотался Евгений Леонидович по стране, жилья постоянного толком не имел, а мастерской и подавно, в бараках ютиться приходилось, вот и порастерял ранние картины свои.

– Это каким же образом порастерял? – вопиет Немухин. – Все сумели сохранить, пусть часть какую-то, да в говенном состоянии – на чердаке или же под кроватью, но сохранили. А он, видите ли, нет!

Ему опять втолковывают, что «дед» пьет всю жизнь по-черному, оттого у него ничего дома не задерживается. Но Немухин знай свое:

– Мой учитель, Петр Соколов, который уж точно с Малевичем работал, он свои ранние картины, эскизы да рисунки почти все уничтожил. Сам могу засвидетельствовать, как в 1949 году он меня просил: «Отнеси, Владимир, мои старые рисунки в котельню да пожги их там. Нечего, мол, хлам в доме держать». Я отказался, так он сам снес и все сжег. Сжег-то он сжег, но если чего было, да не случайно, тяп-ляп, а серьезно, целенаправленно наработано, уничтожить это полностью нельзя. В этом фокус искусства и состоит: что-нибудь, где-нибудь да останется. Вот и я недавно у одного коллекционера конструктивистские работы Соколова вдруг обнаружил, и довольно много. Что же до «деда» касается, то он стихов целый мешок накопил, аж с девятисотого года, а авангардной картинки ни одной не сберег. Значит, ничего и не было, это все сказочки, миф один!

«Дед» прослышал каким-то образом, что Немухин непочтителен, дерзости себе позволяет, до смерти обиделся и общаться с ним перестал. Вот тебе и «товарищество в Духе»!

Со стороны же Лимонова подлостей такого рода не наблюдалось, наоборот – всегда вам пожалуйста и традиционное уважение, и классическое восхваление. Посторонний человек мог даже и перепутать: никакой это ни Лимонов, а обыкновенный Сева Некрасов. И тем не менее сторонился «дед» Лимонова – не то брезговал им, не то осторожничал, побаивался его, но чувствовалось по всему, что в глубине души неприятен ему ученик.