«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

«Помнишь ли ты первое тебе сообщение о моем замысле уехать? Официальное лицо в своем служебном кабинете честно сказало мне, отослав секретаршу, что меня засадят в «Сычевку» – кирпичные бараки на острове среди необозримых болот Белоруссии. Это не входило в мои планы. Всесторонне перерасподумав, днями и ночами я взвешивал все-все в трех измерениях пространства плюс времени… Я не нравился администрации, хоть и платил за квартиру на год вперед. За свет и газ платил тоже вперед, я сам не пил и пьяных вообще не впускал и соседей не беспокоил. Я принимал даже подосланных сыщиков и соглядатаев наравне с иностранцами и учениками. Я был открыт как на ладони. Однако я был как бельмо в глазу для властей и однажды после Сандуновских бань вынул из почтового ящика израильский вызов от «двоюродного брата». Я хохотал до слез. Ведь я никого не просил о заграничном вызове! Но я понял – это намек, чтобы я убирался».

(Из письма В.Я. Ситникова)

Я поехал к Ситникову, да так во сне вышло, что вовсе и не с Холиным, а с двумя его учениками, моими старыми приятелями – Колей Шведовым и Гогой Мелеги. По выходу из метро вытащил Гога «огнетушитель» портвейна. И стали они его со Шведовым пить: по очереди, из горла, давясь и отдуваясь. По всему чувствовалось, что им это противно и даже омерзительно.

Ощущение это замечательное сохранили они и в гостях у Васи, который нам вроде бы даже и обрадовался. Однако же был сам не свой. То все бегал по своим квадратным комнаткам, заставленным чемоданами, тюками и всякой рухлядью, нервничал, бормотал что-то невнятное, то пытался меня, Гогу и Шведова в разговор втянуть… Под конец, когда мы, так толком ничего и не сказав, стали откланиваться, вызвался он нас до лифта провожать.

Уходя, Шведов задержался на несколько минут, внимательно, с удивлением, как будто только сейчас очнулся, огляделся по сторонам. Затем негромко хмыкнув, точно догадавшись о чем-то тайном, неприятном и чудовищно странном, изрек, указуя почему-то пальцем на позолоченного деревянного ангела с обломанными крыльями, смирно лежащего в углу:

– Гумно и точило не будет питать их, и надежда на виноградный сок обманет их.[184]

И тут мы все вышли вон: сначала Гога, потом я, а за мной Вася. Последним оказался Шведов и когда он из квартиры наконец вышел, то за собой аккуратно дверь захлопнул.

Ситников, жизнерадостно улыбаясь и мурлыча себе что-то под нос, вызвал лифт, посмотрел вниз, в шахту, и тут вдруг застыл как вкопанный, словно его молнией огорошило. Напряженно, с каким-то особенным, новым интересом, всматриваясь в лицо Коли, он спросил его тихим голосом:

– Вы, что же это, Шведов, дверь захлопнули? А как же ключи?

– Какие ключи? – добродушно заулыбался хмельной Шведов. – У меня никаких ключей нет, я их вечно теряю. Но вы не волнуйтесь, это не беда, меня Татьяна впустит, для чего она курицей дома-то сидит!

– Срать я хотел на ваши ключи, Шведов, меня мои ключи интересуют! Я вас чего спрашиваю: где мои ключи?! Понятно? Как я без них, по-вашему, домой-то попаду, меня-то кто впустит?!

И Ситников с утробным урчанием, схватившись за голову, начал метаться по площадке.

– Откуда же я знал, Василий Яковлевич, что вы без ключей пошли. Откуда же мне было знать? Вы так бодро впереди нас на выход кинулись, я и не подумал. Это я не из озорства, а исключительно по стечению жизненных обстоятельств…

Но Ситников унылых Колиных оправданий слушать не желал. Махнув рукой, как бы говоря в сердцах: «А шли бы вы все!», кинулся он звонить к соседям. Мы же сели в лифт и благополучно спустились вниз.

Выйдя из подъезда, посмотрели мы наверх, туда, где были окна Васиной квартиры. И о чудо! – на железных перилах одного из балконов, напружинившись и собравшись в один комок, застыла, готовясь к отчаянному прыжку, фигура полуголого бородатого человека, в которой без труда признали мы Ситникова.

– Смертельный номер, – философски заметил Гога Милеги и, немного помолчав, добавил, – похоже, что разобьется.