«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

Что ни говори, а на Талочкина какое-то время в андеграунде стали смотреть косо. Ясно было и младенцу, что без поддержки «свыше» такое «чудо» не сотворится. Однако никакого вреда от новоиспеченного «коллекционера всесоюзного значения» не исходило, и история с «чудом» вскоре забылась.

На базовом принципе: «Дают, я беру» основывалась и собирательская деятельность приятеля Немухина и моего хорошего знакомого Алика Русанова. Молодой, энергичный человек он даже у меня, тогда еще совсем неопределившегося художника, охотно брал работы, естественно, задаром, по дружбе. Жил Русанов в коммунальной квартире, где вместе с женой и общим с ней младенцем владел одной комнатой, сплошь – от пола и до потолка – завешенной картинами «нового авангарда». Кого там только не было: вся фамилия Кропивницких и Рабин в придачу, Зверев, Яковлев, Тяпушкин, Гробман, Харитонов… и, конечно же, Вася Ситников.

Еще были в этой комнате скульптурные объекты, а также отдельные предметы явно не антикварной мебели, как то: кровать-диван, столик и платяной шкаф, заваленный сверху какими-то рулонами бумаги художественного происхождения и папками с графикой. Вот, кажется, и все.

У посетителя, желающего ознакомиться со знаменитой коллекцией «нового» авангарда, от просмотра картин в столь уплотненном живописью пространстве довольно скоро появлялась рябь в глазах.

Затем коллекция в интерьере начинала казаться одним огромным пятнистым полотном.

Когда чувство одурения становилось невыносимым, и посетитель испытывал такое страдание, что и смотреть на это было жестокостью, от хозяина поступало предложение выйти в коридор, где напротив двери тоже висели картины, но не столь густо, вперемежку с оцинкованными тазами и другой домашней утварью.

Здесь гость несколько «отходил» и начинал поспешно прощаться, одновременно выражая свои восторги любезному хозяину. Русанов принимал их как должное, всем своим видом давая понять, что хотя цену собранию своему он знает, однако мнение столь сведущего в искусстве человека, как данный посетитель, ему особенно лестно.

Пусть придет возлюбленный мой в сад свойи вкушает сладкие плоды его[90]

.

Чем зарабатывал себе Русанов на хлеб насущный? Не знаю, говорят, служил в какой-то конторе на должности инженера. Впрочем, кого это интересовало тогда? Живет себе человек искусством или в искусстве – значит, имеются у него и жизненные силы, и питающие их соки.

Женя Нутович, один из самых известных «сугубо своих» собирателей «нового авангарда», был фотографом, работавшим в Третьяковке. Казалось, на водку должно не хватать, и не хватало ведь, а на тебе – знаменитая личность, уважаемый всеми коллекционер!

Немухин рассказывал:

– Вот Нутович приходит ко мне в мастерскую. Вид у него вдохновенный, можно даже сказать, что профетический. В руках – большой кожаный портфель, который он со значением ставит на пол. Он осматривается по сторонам, восторженно и благоговейно, как в храме, потом с жаром произносит, указывая на одну из картин:

– Старик, это замечательно! Скажу больше, это гениально!

Затем осторожно берет портфель, кладет его на колени, и раскрывает…

В моей расслабленной от счастья душе возникает чувство, которое в одной из искусствоведческих работ было определено как изоморфизм пространственно-гравитационных отношений и эмоциональных состояний.

Сейчас, мнится мне, достанет он оттуда нечто необыкновенное, возможно даже «Остромирово Евангелие», и зачтет из него последнее откровение.

Однако в портфеле оказываются всего лишь две бутылки «Московской», одну из которых Нутович с неторопливым изяществом умело вскрывает и разливает по стаканам. Мы чокаемся и выпиваем – за меня, за святое искусство, опять за меня…

Начинается беседа.

Женя говорит, что образ, который может быть придуман только одним человеком, никого не трогает. На земле бесконечное множество всяких вещей, каждую можно сравнить с любой другой. Сравнение звезд с листьями не менее произвольно, чем сравнения их с рыбами или птицами. – Глядя на твои «карты», старик, понимаешь, что судьба могуча и тупа, что она безвинна и в то же время беспощадна. Кроме того – и это, согласись, главное – то, что время, распыляя богатства человеческих жизней, обогащает искусство.

Вторая бутылка водки пошла в расход.

– Старик, я знаю, ты любишь Пастернака. Это твой тип личности: в нем есть и глубина, и сила, и страсть. А страсть, это и есть талант, старик! Вот послушай.

Он начинает читать стихи Пастернака. Читает хорошо – с небольшим распевом, строго выделяя ритмические структуры. Голова вдохновенно откинута назад, очки блестят…