«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

Соперничество их разворачивалось на «вырубках» русского авангарда. Здесь они обхаживали последних из могикан или же «опекали» семьи давно почивших в бозе мастеров, стремясь при случае оказать дружескую помощь нуждающимся, т. е. урвать что-нибудь эдакое и, естественно, за бесценок. Самымые известые имена, что в всегда были на слуху у посетителей салонов мадам Фриде, Горчилиной или Ники Щербаковой, это Костаки, Санович, Мороз, Рубинштейн и Шустер. Они, как положено истинным коллекционерам, собирали раритеты – Первый русский авангард, но и андеграундом не брезговали. Однако выборочно – Вейсберг, Плавинский, Шварцман, Краснопевцев и еще пару-тройку новых «гениев». При этом подчеркнуто не систематически, а как бы «по-дружбе».

Серьезными собирателям нового поколения, специализирующимися на андеграунде, поначалу были только иностранцы – Нортон Додж и Нина Стивенс.

Нортон Додж приехал в советскую Россию в самый разгар «оттепели». Как социолога его интересовала роль женщины в советском социуме, – точнее какими средствами большевики заставили это красивое, но привязанное к повседневным бытовым мелочам млекопитающее, тупо вкалывать на советскую власть во имя Светлого Будущего. По мере сбора материалов для своей книги, ставшей впоследствии научным бестселлером, Додж столкнулся с андеграундом и стал горячим поклонником искусства «нонконформистов» (Этим званием он одним из первых на Западе удостоил новых авангардистов.) Додж посещал СССР в течении 20 лет, вплоть до конца 1970-х годов, и за это время оброс огромным числом друзей и помощников из среды андеграунда, которые тащили ему все, что не попадя. Из художников он близко сошелся с одним из приятелей Немухина – Евгением Рухиным.

По рассказам Немухина, когда Додж приезжал в Ленинград, то останавливался не гостинице для иностранцев, а у Рухина на квартире, где хозяин – хлебосольный весельчак и гуляка – закатывал стилизованные в духе «а-ля рюс» обеды, с запеченой стерлядью, икоркой, малосольными огурчиками и другими изысканными яствами, подаваемыми исключительно на старинном фарфоре. По тем временам подобные выходки, да еще в самой что ни наесть «колыбели Октября» было немыслимой дерзостью, но начальство, скрепя сердце, терпело. Впрочем, до поры до времени. В 1977 году Рухин, будучи пьяным, сгорел во время пожара, случившегося ночью в его мастерской. Ходили упорные слухи, что здесь, мол-де, имел место злой умысел: был совершен поджог, якобы из ревности, – Рухин, большой охотник до женских прелестей, развлекался в ту ночь с чьей-то законной женой, – но по прямой наводке КГБ.

Доказательств, естественно, никаких не было, но как впоследствии писал Нортон Додж, в этом же году на устроенной им в США выставке искусства нонконформистов демонстративно крутилось так много «искусствоведов в штатском» из советского дипкорпуса, что он посчитал для себя за благо, больше в СССР не ездить.

огромный волосатыйсюда сюда Рухин —всегда в любви несытыйи пламенем объятыйборода твоя как дым

завивается колечкамивот и умермолодым…и гласили скрижали:УГОРЕТЬ НА ПОЖАРЕ

…илитак решилив «Большом Доме»…и сотрудники рядамиуходили на заданье

…два холстасбиты в виде креста[89]

Если добродушный, похожий из-за своих огромных пушистых усов на моржа Додж был в андеграунде типичный «заморский гость», то Нина Стивенс – русская красавица, вышедшая еще во время войны замуж за американского корреспондента, жила в Москве, в роскошном особняке, где держала салон для интеллектуалов и богемы.

Не без влияния Костаки она подхватила вирус собирательства и стала коллекционировать картины художников андеграунда. Немухин, который был с ней на короткой ноге, рассказывал, что в узком кругу друзей и знакомых, осерчав на кого-то из опекаемых ею «гениев», она бывало в беседе досадливо сетовала: «Могла же собирать Первый авангард, как дядя Гоша (Костаки). Да вот черт попутал, с вами, непутевыми, связалась!»

Комментируя эти высказывания, Немухин не видел в них ничего, кроме мимолетного раздражения. Он считал, что Стивенс искренне любит «гениев андеграунда», болеет за них душой, что новый авангард для нее – часть жизни, а не только бизнес или праздная забава. К тому же, Стивенс не только развлекала художников сценками на тему «Прелести заморской жизни», но и платила за их картины приличные деньги. Последнее было воистину чуду подобно.

С иностранцами соперничали свои «почвенные» собиратели. Несмотря на «совковую» нищету, они выросли в самом андеграунде и составляли в нем небольшую, но колоритную группу хорошо знакомых друг с другом личностей.