«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

«…Вместо художественного института, учиться на художника, угодил <я> в «фонарщики» показывать диапозитивы на лекциях в том же институте… А в ранней юности я жаждал махнуть в самые дальние страны и после семилетней школы пытался учиться в морском техникуме именно для-ради дальних стран.

Сложилось иначе, и я вместо морского техникума угодил в ФЗУ, Большая Ордынка, 19, учился на моториста и работал три месяца на Москве-реке… Оба эти раза я много лет в одиночку тяжко переживал, расценивая это как тягчайшие пытки позором, и мое честолюбие невыразимо страдало, ибо я жаждал с детства достигнуть возможных чемпионских вершин в тех делах, за которые страстно брался».

(Из письма В.Я. Ситникова)

Глава 10. Возвращенцы

Кудряшов был в молодости человек инициативный: активист, организатор, теоретик нового искусства, потому-то его так резко и долбанули. Другие, по натуре своей люди тихие, самоуглубленные, как только услышали: «Художники революции, разворачивайте соцсоревнование между собой в высших его формах и фазах (сквозные бригады, общественный буксир и т. д.), объявите себя ударниками, вливайтесь в бригады, организуемые профорганизациями, ликвидируйте отставание всего изофронта от общего фронта борьбы за социализм», –

сразу же растеклись по своим норам-мастерским и затаились там до лучших времен. И времена эти наконец-таки наступили.

Как только «новый» авангард стал зарождаться, то и к старому авангарду интерес появился. Энтузиасты начали перетряхивать все амбары. Московский грек Георгий Дионисович Костаки, официально числившийся иностранцем и работавший чем-то вроде завхоза в канадском посольстве, первым почувствовал, куда ветер дует. Перестав заниматься антиквариатом и «малыми голландцами», он с удивительной энергией и находчивостью стал вылавливать отовсюду казавшиеся тогда еще «опасным хламом» работы художников русского авангарда.

По советским меркам финансовые возможности его были огромными. Действовал он умно и нахраписто. В результате сумел, например, прибрать к рукам практически все оставшиеся на воле, вне музейных запасников, работы Любови Поповой, Ивана Клюна, Ларионова, Александры Экстер и других гениев «великого русского эксперимента».

Вскоре и другие смекнули, что к чему. В среде московских да питерских коллекционеров начался авангардный бум, и старые авангардисты, доживавшие свой век в полном забвении, в одночасье оказались в центре их жадного на добычу внимания.

Костаки – первый в «совке» коллекционер русского авангарда на единоличие не претендовал. Напротив, он всячески пропагандировал авангард в своем кругу, состоявшем, в частности, из весьма уважаемых и состоятельных особ, таких например, как знаменитый кардиолог академик Александр Мясников.

В числе не почивших в Бозе знаменитостей был и Иван Кудряшов. В конце 1960-х его как бы заново открыли. Большинство работ, как меня уверял Немухин, купил Костаки, остатки – по его совету академик Мясников.

Тогда же среди интеллектуалов появился кое-какой интерес к «Маковцу». Когда мне удалось увидеть его неприменных членов: Зефирова, Синезубова, Фонвизина, Шевченко, Чернышева, – я понял, почему о них так горячо витийствовал Вася Ситников. Это все были художники его стиля! Ибо именно они в эпоху торжества Итернационала пытались, в пику своим друзьям-конструктивистам, отстоять мистическую индивидуальность в искусстве, и хоть какое-то да «национальное лицо» – как глубинное проявление этой индивидуальности.

Ведь и в «новой» московской школе – для Немухина, Рабина, Ситникова, Харитонова и даже для Льва Кропивницкго проблема эта была важной, болезненной. Всяк ее по своему решал. Помню как Лев упрямо доказывал мне в каком-то «забутылочном» споре: