«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

Ну а то, что и прикарманил «академик», впрок ему не пошло. Эрьзя свою собственную технологию обработки твердокаменной древесины разработал, а вникать в такие тонкости академикам от соцреализма было недосуг.

Жил Эрьзя в Москве, в районе Сокола, где ему выдали подвальную мастерскую, один одинешенек среди своих скульптур. Работал не покладая рук, трубку курил, да несметное количество кошек обихаживал. Дали мастерскую в подвале на Соколе: сиди, мол, работай, но не высовывайся! Там он и просидел до смерти. В начале оттепели о нем было вспомнили и наградили орденом Трудового Красного Знамени. В конце 1950-х годов он умер и о нем тут же позабыли на долгие 20 лет.

«В той или иной области можно быть чемпионом мира в определенные годы. Позднее заряженный твоим примером какой-нибудь мальчишка все равно твой рекорд переплюнет. Но разве это умалит твою честь? Просто вы оба станете в одном ряду с русскими достойными памяти в музеях и энциклопедиях».

(Из письма В.Я. Ситникова)

Но что за чудо! В семидесятых, кажется, годах произошло в этой самой лагерной Мордовской АССР какое-то умственное брожение – с подачи из Москвы, конечно. И в результате стольный град Саранск, в котором и приличной-то бани не сыскать, обзавелся первоклассным музеем имени С.Д. Эрьзя, где работы покойного мастера представлены были во всем их великолепии.

Помню, что музей этот меня буквально ошеломил. Захлебываясь от телячьего восторга, рассказывал я о нем Ирине Дега:

– Вы сами-то подумайте, ведь колено «эрьзя» исчезло навеки с лица земли русской. Из всей мордвы одна только «мокша» и осталась, да и та едва дышит, обрусели совсем. Но имя этого народа живет и будет жить вечно, потому что великий мастер вдохнул его, как душу, в свои творения! И еще что-то патетическое в том же духе, мол, сила искусства все перетрет.

На что Дега сказала, как сплюнула:

– Ну что ж, сбылась мечта идиота.

Сама же Ирина Петровна, хоть и зело умна была, умудрилась вернуться на любимую родину прямо-таки в 1937 году. Прибыла она из Парижа на собственном автомобиле с кучей всяческого тряпья, но без копейки денег и со «станцованными» ногами. Первый муж ее – знаменитый художник русского авангарда Натан Альтман, который Ленина и Луначарского ваял, как и все возвращенцы,[102] был явно не в чести у нового начальства. Вернувшись из парижской командировки чуть раньше ее, он окопался в Ленинграде и, притаившись за забором театральной жизни, сидел себе и никуда не высовывался. Совместная жизнь их не клеилась, и надо было ей начинать все сначала.

Проблема, однако, состояла в том, что ее, хорошо известную на Западе русскую танцовщицу, на родине воспринимали как враждебный продукт «западной» школы, а посему к большому балету и на пушечный выстрел не подпускали. Пришлось пойти в школу, детишек-малолеток классическим танцам обучать, с того и жила: тихо, экономно, не высовываясь.

А ведь любила покрасоваться, да еще как! Ибо была она женщина «огненной» красоты и характер имела что надо: импульсивный, завлекающий, властный – «львиный». В тридцатые годы многие рисовали и писали ее взахлеб, и влюблены в нее, видно, были многие до беспамятства.

Есть в Третьяковке знаменитая картина кисти Натана Альтмана – «Портрет артистки И. Дега», его еще часто называют «Женщина с обнаженной грудью». Портрет этот, словно иллюстрация к «Песни Песней», переложенной на новый лад, где в строгой живописной гармонии сведены и чернь и золото, и слоновая кость и кармин, и изумруд и охра, и тончайшие лессировки…

«Кто эта блистающая, как заря,прекрасная, как луна светлая,как солнце, грозная,как полки со знаменами?Оглянись, оглянись, Суламита».

И вот она уже смотрит в полуанфас изумительными своими дымчатыми глазами с поволокой – глаза твои – озерки Есевонские, что у ворот Батрабима; — и если вглядеться, то становится заметен едва уловимый, но очень характерный, близорукий прищур, что свойственен ей был и в старости, по которому я сразу же догадался «кто это» при нашей первой случайной встрече, и загадочная, «зовущая» улыбка на карминных губах. – Как лента алая губы твои — и точеная шея, – Шея твоя, как столп из слоновой кости; — и львиная посадка головы, – Голова твоя на тебе, как Кармил, и волосы на голове твоей, как пурпур; — и тонкий стан, что похож на пальму, и грудь, конечно, что надо!