На маленькой планете

Герка лег сразу, а я все стоял подле нее, когда она сидела на табуретке и смотрела то ли на звезду, мигающую над логом, то ли еще куда, и все хотел спросить о чем-то у нее. О ней самой и ее муже. Но так и не решился этого сделать. Она сидела неподвижная, и даже не слышно было, как дышала. Только раз что-то вспомнила, потрогала наличники и вздохнула.

Я долго лежал, прислушиваясь, и не мог понять, чего я жду и что мне нужно. Герка ворочался и не мог заснуть.

Послышалась тихая, протяжная мелодия. Я подумал, что засыпаю, и не догадался вначале, что это поет она, грустно и тоскливо, и опять подумал, что уже слышал где-то эту невеселую мелодию. Вскоре все смолкло, и только слышно было, как она говорила с Пиратом.

Я заснул. А проснулся от грома. Ярко вспыхивали окна, и где-то недалеко с треском обрушился на землю гром, потом еще и еще. В коридоре у двери стоял Герка, в глубине сеней сидела тетя Феня. На улице было почти светло, проносились остро-желтые зарницы, и стремительно разбегались тени, а гром медленно, будто нехотя, набирал силу и вдруг с яростным треском обрушивался на настрадавшуюся от сухости землю. Герка мечтательно глядел на зарницы, слушал треск грома и о чем-то думал.

Я постоял и ушел спать. Вскоре прошла в горницу и тетя Феня, одетая так же, как вечером, и я догадался, что она еще не ложилась.

А утром, проснувшись, я увидел, что Герка облачается в свой спортивный костюм, — значит, он собирался уезжать.

— Ты что? — спросил я и встал.

Дождь все-таки пролился. Земля и ветлы, отяжелевшие от благодатной воды, отдыхали, дыша парами тумана.

Герка заходил по прихожей, где мы спали, бормоча что-то насчет того, что она от него убежала, потому что любила его, а он, как самый последний дурень, не понял этого. По его беспокойному лицу видно было, что он не спал ночью. И напрасно его уговаривать. Я тоже оделся, поругал мысленно себя за то, что поехал сюда с ним.

— Ты сам понимаешь, — сказал он, и по его мучительной улыбке я понял, что он очень страдает и ему хочется быстрее уехать отсюда домой, чтобы разрешить на месте какие-то свои сомнения и надежды. — Ах черт! — повторял сто раз он. — Ах же ты черт!

Я до этого момента не верил, что Герка, умеющий так тонко анализировать и философски предавать все забвению, в то же время может так страдать.

— А тетя Феня? — спросил я, когда мы сходили с крыльца.

— Она все знает. Она сама мне ночью посоветовала. Раз, говорит, такое получилось, то обязательно езжайте домой.

Пират вылез из конуры и жалобно заскулил, глядя на нас, будто хотел спросить: «Куда это мы идем в такую рань?»

— Забыли спросить, — уже на автобусной остановке сказал Герка, — когда переименовали Чембар в Белинский?

Все остальное время он выжидающе молчал, а я думал о том, что из этой поездки я запомнил только тетю Феню, и жалел, что с нею не попрощался.

1966

НАЧАЛЬНИК АВТОМАСТЕРСКОЙ

Поезд подходил к Комьям, моей станции. Кажется, никто, кроме меня, не думал сходить: пассажиры сидели, покачиваясь, и каждый думал о чем-то своем, глядя в окно, за которым мелькали телеграфные столбы, деревья. На маленьких мостках наш вагон будто приостанавливался, глухо пританцовывая, потом слышалось, как происходит это с другими вагонами.

А ехали мы долго. Я уже перестал замечать и что за окном и как пританцовывает вагон; думалось, что поезд наш кружит вокруг каких-то построек, лесов, столбов…

Я и вчера и сегодня пытался завести разговор с парнем, устроившимся напротив меня в купе, но он отделывался односложными ответами: да, нет. Его лицо вызывало в моей памяти что-то знакомое, и мне все казалось, будто где-то его встречал. Но где?..

Я несколько раз заводил разговор о своей станции, хвалил ее тишину, зелень, все, по чему соскучишься в большом городе, когда ждешь отпуска, чтобы вырваться оттуда, а станция представляется чем-то вроде благословенной зеленой лужайки, на которой можно лечь навзничь и отдохнуть. Парень слушал, отчужденно глядя в окно, а я терялся, и мое предположение, будто он знает Комья, таяло.

Поезд замедлил ход… Промелькнули белые строения конного завода, краснобокая водокачка, похожая на гриб, гостиница «Космос», потянулись мосты, склады, и я, взяв свой чемодан, радостно оглянулся на остающихся. Им еще ехать и ехать… Парень, не замечая моего ухода, глядел в окно. Делал он это с напряжением, и не трудно было уличить его в нарочитости.

Странный он человек. Когда мы все в купе говорили, он молчал, вставлял одно-два слова, вроде: «философично, безусловно, принципиально, ново», положил на стол пачку американских сигарет, но ни разу к ним и не притронулся, а в книгу на итальянском языке так мучительно смотрел, что сразу можно было заключить: или он вовсе не читал на итальянском языке, или совсем недавно начал учиться.

На платформе толпились отъезжающие, носильщики предлагали свои услуги, тут же продавали ведрами яблоки, огурцы и помидоры, а я, пробираясь сквозь толчею, все еще думал о парне, о его неприязни ко мне и сильно недоумевал.