На перекрестках судеб

Михею стало стыдно — вспомнилось вчерашнее беспочвенное геройство. Но не грузить же даму проблемой, от которой она так старается уйти.

«Не грузить, так не грузить, сам разберусь, — самоуспокоение постоянно сбивалось с ритма, — и нечего человека впутывать. Теперь только Бог нам поможет. И майор Борисик…»

Они сидели у самого обрыва, откуда открывался чудесный вид на столичное предместье. Что-то ели, пили. О чем-то разговаривали. Никому ненужная близость. Да и близость ли? Он обманывал себя и ее. Она обманываться позволяла. И только пронизанный страхом взгляд, блуждающий у горизонта, чувствовал, как далеко сейчас находится истина…

Михей злился. «Зачем напросился на встречу? Зачем растревожил тихое семейное гнездышко? Зачем взял на себя роль миротворца и защитника? Зачем зацепился за соломинку…» Десятки «зачем» проявлялись в слабой голубизне бесконечного неба, застревали в облаках, лениво покачивались на ветвях старых персиковых деревьев…

Она чувствовала терзания собеседника, понимала их по-своему. И старалась поддержать сидящего рядом мужчину:

— Спасибо, что подарили мне надежду. Спасибо, что взялись. Не знаю, сможете ли вы противостоять вызванной мною стихии, но ощущение поддержки уже полдела. Надеюсь, что справлюсь. Буду писать вам, хорошо?

Он кивнул.

— И вы мне пишите, если будет что-нибудь новое…

Он снова кивнул.

— Я на днях отправляю девочек в Пескару. Малышки здесь три недели пробыли, по дому соскучились. В Риме курс лечения проходили. Чудесная клиника. Врачи волшебники. У Анфисы прекрасная динамика и в речи, и в движении. В бассейне вовсю плещется. Пытается плавать. Ольгушка заинтересовалась книжками. Психолог уверяет, что она скоро будет читать. Думаю, мы справимся…

Самой на несколько дней придется остаться. Бизнес, знаете ли… Да и отвлекает неплохо работа от горьких мыслей. Перееду в отель, это станет на порядок дешевле. Мне одной много не надо.

— Адрес пришлите…

— Хорошо…

— Если что, звоните…

— Мне проще написать. И спасибо за все! Впервые за месяц я смогла уснуть без таблетки…

Какое там уснуть! Разве на пару часов. Она оказалась дома около пяти…

Михей возвращался в Женеву вечерним самолетом. Вымученный в дурацких фантазиях роман окончился, так и не начавшись. На душе скребли кошки и жужжали растревоженные их скрежетом мухи. Что-то еще, отказавшееся от идентификации, дополняло общий пессимистический фон — в общем, чувствовал он себя паршиво.

— Нафантазировал с три короба, «рыцарь печального образа», — шумело в ушах. — Ты чего туда ехал? Женщине помочь или себя потешить? Вот так взяла она и забила на свои проблемы. С ходу отдалась и в рай унеслась!

Сосед встревожено косился со своего кресла, видимо, мысли, нет-нет, да и переходили в слова. И неразборчивое бурчание становилось разборчивым. Если не по сути, то хотя бы по настроению.

Михей поймал себя на ошибке — неужели забылся до такой степени, что выдал русскую фразу? Да нет, не мог, многолетние тренировки даром не прошли. Седовласый француз — а он был точно уверен, что сосед родом из Парижа — уловил лишь интонации. За границей Михей думал и говорил преимущественно на английском. Или немецком. Впрочем, унифицированный характер его легенды, которой он пользовался в Европе, позволял говорить на русском. Но не объяснять же каждому встречному кто он и откуда. А к русским здесь сложилось отношение, мягко говоря, недоверчивое.

— Пардон, месье, — улыбнулся Михей старику, — je suis fatigue, regretter[1]

.

И обезоруживающе развел руками.

— Cherchez la femme[2], — подмигнул тот.

Разговор завязывать не хотелось. Матвеев ограничился многозначительным движением бровей и озорным взглядом. Сработало. Старик жестом выразил одобрение. И вернулся к своей газете.

А Михей вспомнил, что все началось именно с «сherchez la femme», за которое они с Борисиком и зацепились… Вздохнул. Отвернулся к иллюминатору. Самолет заходил на посадку. Пора было настраиваться на собственную жизнь.

«На всякого мудреца довольно простоты», — начал он с увековеченной классиком истины, — а на всякого мужика — баб, стоит только по-настоящему захотеть».

Прислушался к себе: желания не чувствовалось. К лучшему — работы непочатый край, а он о личном…

— Ладно, в субботу прошвырнусь по набережной. Подцеплю себе какую-нибудь пухленькую хохотушку. В самый раз будет. В самый раз…

Однако пухленькая хохотушка так и осталась в планах. Через день, поздним вечером среды от Пахомовой пришло письмо:

Это не хочет отпускать меня… Ничего удивительного — я заслужила. Если факт суицида подтвердится, для меня все кончено. Простите, что втянула вас в эту грустную историю… Не поминайте лихом…

Лена

Он связался с Борисиком:

— Что там еще?! Рак? Сапун? Жук?

— Михей, ты что ли? А зоопарк к чему? — в родном Н* было давно за полночь.

— Борь, ты в курсе, где у нас суицид?