На пиру богов

Беженец. Против общего суждения не спорю, хотя в скобках замечу, что если корректность и честность превзойдены святостью, это – одно, но если им, в сущности, противопоставляется, вместо них, хамство и хулиганство, то лучше убрать сравнение со смоковницей. Итак, важны плоды, но почему они зреют и выхаживаются только в монастыре? Ведь вся Церковь – то есть и монастырь, и мир одинаково призваны к плодоношению, и там, и здесь она состоит из «святых», разумеется, по призванию. Но почему-то у нас выходит так, что для мира берется патент на «звериный образ» во имя того, что «лик Христов» хранится и сияет в монастыре. Ведь это стало общим местом, но от этого оно не теряет своей истинности, что византийство, в образе которого мы приняли христианство, отличается именно этим безразличием к духовным судьбам мира, на чем и погибла исторически сама Византия; невзирая на Студийский и другие монастыри. И мне кажется, что этот дуализм проникает всю нашу церковную жизнь и дисциплину. Мирское, приходское христианство есть у нас лишь монастырское христианство второго или третьего сорта, не имеет своего собственного характера.

Приходский священник. На основании своего скромного опыта я не могу не сказать, что это есть сущая правда, и эта внутренняя неустроенность, неорганизованность приходского благочестия (я разумею здесь, конечно, не внешнюю организацию прихода, которая может быть и блестяща, но при этом сопровождается внутренней пустотой). В церковной жизни за долгие века было оказано очень много внимания и церковному Уставу, и монастырю, и богослужению, и обряду, но поразительно мало приходскому пастырству и вообще мирскому строительству Церкви, благодаря чему становится естественным и понятным, что у нас, в странах Православия, при наличности святых в монастырях, мирская жизнь коснеет в язычестве. Мы зашли так далеко здесь, что стали бросать вызов корректности и делать презрительный жест в сторону чистоты, как будто мы, святые, ее переросли. Да и никогда-то настоящий святой подобного отношения не проявит, да и мы и в проповеди, и на исповеди учим и требуем ведь этой же самой минимальной честности и корректности.

Светский богослов

. Батюшка, я недоумеваю, разве может быть два христианства, мирское и монастырское? Монастырь есть твердыня Церкви, ее сердце, которое гонит кровь по всему телу.

Приходский священник. Дух один, но дары различны и служения различны. Может быть, это и не так видно со стороны, но зато чувствуется изнутри. Возьмите наше богослужение и богослужебный Устав. Известно, что это – монастырский Устав, приноровленный к монастырской жизни, с внешней продолжительностью служб и внутренним строем. Известно, что, кроме Литургии и тайнодействий Требника, Устав этот для приходов не выполним и никогда не выполняется. Значит ли это, что имеется свой, приходский Устав? Ничуть не бывало. Приходская жизнь обрекает на неисполнение Устава и на богослужебный произвол, а вы знаете, какие последствия это имеет в практике нашего богослужения, – недопустимая пестрота, кто во что горазд. А когда Собор поставил перед собой задачу – нормальных, так сказать, сокращений, оказался перед принципиальной трудностью: признав церковный Устав в целом боговдохновенным, хотя исторически он есть явно конгломерат, он не мог убедительно мотивировать правомерность

его нарушений, то есть сокращений, которые, однако, необходимо привести к осмысленной норме. Но ведь что такое монастырь? Это вовсе не есть какое-то абсолютное состояние христианской жизни, таковым он не может быть принят уже потому, что он не может быть всеобщим ее состоянием, – монастырь за собой и для себя предполагает тот же мир. Монастырь есть лишь один из образов христианствования, мистически возникший и, кто знает, может быть, и обреченный на исчезновение в истории. Известным натурам в монастыре легче спасаться, хотя другим – труднее, иначе бы в монастырях не накоплялось бы такого количества грехов и пороков. Монастырь есть духовная клиника или изолятор, но ведь каждый должен быть монахом в душе, иметь святая святых и вне облегчающих или отяжеляющих условий клиники, и нельзя для всех предписывать клинический образ жизни. Возвращаясь к богослужебному Уставу следует сказать, что он представляет собой, конечно, монументальное и художественное произведение, но определенного, монастырского стиля, не чуждого односторонности или по крайней мере специфичности, притом именно византийского Средневековья.