(вежливо, но твердо). Простите меня за дерзость, если уж я в ней действительно повинен, только я не могу применить к себе вашего совета, или, уж если на то пошло, скажу прямо, что в русском монастыре не получу все-таки ответа на свои вопрошания. Разве я подвергаю сомнению, что в Православии есть и могут быть явления духа и силы, святость, молитвенность и чистота? Ведь Православие же принадлежит к истинной Церкви Христовой, оно имеет всю полноту благодатных ее даров, так неужели же я могу допустить, что эта полнота останется, так сказать, безрезультатна и не даст своего плода – человеческой святости. И эта святость естественно обнаруживается в «святых местах», куда уединяются призванные к молитвенному подвигу, то есть в русском монастыре. Разумеется, если бы Русская Церковь лишилась бы монастыря (не отдельных монастырей, которых она может лишиться даже с пользой для монастыря), она потеряла бы, может быть, свое сердце, и про монастырь можно действительно сказать, что он проповедует самим фактом своего существования, призывает к себе молча. Но почему же вы считаете ответом на все вопросы Православия именно монастырь, по-видимому еще и русский. Монастыри существуют не в одном Православии, даже вне христианства – в буддизме и браманизме, и монастырская жизнь, надо думать, везде дает свои плоды – в виде чистоты и святости: вода, отстаиваясь в сосуде, неизбежно становится чище. И явление духа и силы естественнее всего можно встретить именно в монастыре. Только почему же, вместо того чтобы понять монастырь на фоне жизни всего Православия и в связи с ним, нам предлагается принять его в качестве исчерпывающего ответа на проблемы Православия, которым он не является в такой же степени, в какой не является ключом к пониманию Католичества монастырь католический. Если действительно становится возможным ставить знак равенства между монастырем и Церковью, например Православием, это является важным историческим симптомом для данного состояния Православия, который и необходимо понять и учесть, но вовсе не есть выражение существа церковности, ее норма. Да, так это и есть в действительности, и сами монастыри и не притязают на такое положение в Церкви, которое пытаются навязать им известного настроения иерархи да еще… литераторы. К счастью или несчастью, у нас монастырем занялись литераторы, и свой личный, иногда к тому же случайный, опыт возвели в перл создания. Вот и оказалось, что центром Православия у Константина Леонтьева явилась Оптина пустынь, где он жил, с великим старцем отцом Авраамием, так же как и у Достоевского, который после короткой поездки туда сумел в старце Зосиме и в русском монастыре увидать свое собственное понимание христианства, а затем выдать это свое сочинение – со всей силой своего огромного дарования – нашей легковерной и невежественной в церковных делах публике за подлинное Православие. И эта традиция литературных экскурсий в монастырь привилась в русской литературе. Вслед за Достоевским перстом указуют и эпигоны: вот здесь Лик Христов соблюдается и светлеется, разумеется, в отличие и противоположность лику звериному или антихристианству. А во мне, признаюсь, с некоторого времени эти слезливо-самоуверенные похвальбы вызывают враждебное отвращение; кто же это такие, кто берется указывать всему миру: глядите, здесь Лик Христов, а там зверя? Вот уж где смирение-то и не ночевало, да к тому же еще религиозность прокисла литературщиной. Впрочем, простите, что отвлекся, у меня это больное место, потому что я и сам себя еще недавно чувствовал специалистом по различению Лика Христова в зверином образе. Но действительное значение монастыря и его удельный вес в церковной жизни надо по надлежащему оценить, а потому не надо и переоценивать. Одним словом, факт монастыря ответом на вопрос о параличе Православия я признать не могу, как бы высоко ни оценивать его роль.
Иеромонах
. Господь проклял пышношумящую смоковницу за то, что она не имела плодов. Важны плоды, а не листья, которыми кичится западное иноверие, а эти плоды наливаются и зреют в монастыре. Для Церкви важна святость и святые, а не корректность и чистенькая жизнь.