На пиру богов

Беженец

. А вот у меня такое чувство, что этой цельности, упругости церковного сознания, а уж тем более церковной воли нет и не было в Православии. И эту резиньяцию или же паралич не скроешь, он виден стороннему наблюдателю, который утверждает: «я <…> никогда до сих пор еще не встречал ни одного члена Восточной Церкви, ни светского, ни священника, ни епископа, который бы высказывал малейший признак истинного убеждения в том, что его Церковь – „одна истинная“. <…> Я не встречал ни одного, который, движимый внезапным порывом собственной веры, приглашал бы меня обратиться; а еще менее такого, который употреблял бы для этой цели ревностные доводы или мольбы, как это обычно самым бедным и простым римским католикам, с целью привести в свою ограду тех, кого они почитают блуждающими». И он прав: как нельзя было сказать этого про крупнейшего представителя русской иерархии из современников Пальмера – митрополита Филарета, так же нельзя этого сказать и относительно теперешних, кроме разве отдельных случаев, скорее какого-то случайного набега или озорничества (например, митрополита Антония), нежели церковного прозелитизма. Православие никогда не находится в наступательном, а только – в оборонительном положении, довольствуется тем, что ему дано как национальная вера. Ведь, в самом деле, даже самим старообрядцам не приходит в голову, что можно было бы обращать в старообрядчество, – оно довольствуется лишь контингентом, ему исторически доставшимся, но, в сущности, мало от него отличается и Православие как национальная Церковь. О казенном прозелитизме Православия в Западном крае лучше и не вспоминать, да он служит лишь косвенным подтверждением отсутствия истинного прозелитизма. Не может служить опровержением и первоначальное распространение христианства в России, а также и среди инородцев. Ведь очевидно же, что не прозелитизм греческих проповедников, совершенно чуждых народу и по национальности, и по языку, и по культуре и даже в мыслях не имевших апостольской миссии среди варварских россов, но воля князей, государственное принуждение сделали все дело миссии. И после того как Добрыня крестил мечом, а Путята огнем, являлись греки, чтобы духовно владеть и повелевать нами. Цезарепапизм, наследственно перешедший из Византии, стоит у самой колыбели русского христианства. Как на единственное исключение можно еще указать на просвещение христианством пермяков, зырян и других инородцев, но и это подлежит еще переучету. А уж новейшая «миссия», внутренняя и внешняя, у нас перед глазами: кроме борьбы с иноверием, положительные ее результаты были очень скромны и, кроме того, дело это держалось в такой степени на государственной субсидии, что с отнятием ее рассыпалось…

Светский богослов

. В своем злорадстве вы, по-видимому, готовы упрекать Православие, что оно не имеет этого ужасного нехристианского духа католического, иезуитского прилипания и внедрения всюду, да хранит нас от него Господь, и, разумеется, оно не свойственно смиренному и в своем смирении мудрому и прекрасному Православию. Главная его проповедь не в слове, но в силе совершается молча. Православие проповедует фактом своего существования: вот я, имеяй очи видети – да видит, и к красоте Истины влечется человеческое сердце, и, когда наступят времена и сроки, привлекутся все

народы. Разве Господь навязывал Себя и рекламировал, как иезуиты рекламируют свою лавочку?

Беженец

. Как ни выражайтесь, но Им поведено святым апостолам: «шедше научите вся языки», и во исполнение этого повеления «во всю вселенную изыде вещание их, и в концы вселенныя глаголы их». Судите сами, чему это более подобно: римскому ли прозелитизму или восточной неподвижности? А я скажу прямо, что это наше пресловутое смирение в девяти случаях из десяти есть просто равнодушие, бессилие, дряблость и паралич. И воображать, что к этому «смирению» будут молитвенно припадать народы, значит просто маниловствовать в такой грозный час истории. Разрешите лучше продолжить начатую экспертизу. Скажите нам, представители священства, если только можно ставить этот нескромный вопрос, но ведь мы, видит Бог, не с праздным сердцем подходим к этим вопросам: есть или нет паралич в нашей церковной жизни? Или, если не паралич, то какое-то расслабление, слабосилие?

Иеромонах (строго). Отправляйтесь в Оптину или Зосимову или иную благоустроенную пустынь и там, перед лицом старца, попробуйте повторить свое вопрошание, вы увидите, как пусто и неуместно оно, у вас задрожат колени и язык прилипнет к гортани, вы почувствуете всю дерзость своего вопроса. Вот вам и ответ, другого не нужно и не будет. Попробуйте. А уж если этого мало, просите старца принять вас в послушание, отсеките свою волю, и увидите, можно ли было так спрашивать.