На суровом склоне

Председатель открыл глаза и, проглотив зевок, объявил, что суд приступает к допросу свидетелей.

— Свидетельница Матрена Глотова!

То, что произошло вслед за этим, было совершенно неожиданным для подсудимых.

Офицер, исполнявший обязанности судебного пристава, ввел в зал свидетельницу. Жирная женщина с медно-красным, лоснящимся лицом под высоко взбитыми светлыми волосами семенила, перебирая толстыми ногами, обутыми в модные остроносые ботинки. Безбровое лицо ее выражало крайнее довольство ролью, которая тут ей отводилась.

Борис Кларк прошептал растерянно: «Папа!» — и обернулся к отцу. Борис не поверил своим глазам: отец смеялся. Смеялся обычным своим тихим и заливчатым смехом, поглаживая пышную бороду, и, как обычно, слезы от смеха выступили у него на глазах.

Эрнест, наоборот, насупившись, серьезно и брезгливо следил за Матреной. Так смотрят на гусеницу, переползающую дорогу. Потом Эрнест глянул на Павла Ивановича и вдруг громко и вызывающе захохотал.

Смеялся и Костюшко.

Смех не умолкал, пока Матрена несла свое расплывшееся тело к возвышению, где ей надлежало встать.

Председатель недовольно сделал знак офицеру, распоряжавшемуся судебной процедурой, тот подбежал к скамье подсудимых, яростно прошептал: «Прекратить смех!»

Молодой Кларк все не мог успокоиться и ерзал на своем месте. В голове у него никак не укладывалось, что сейчас перед судом стоит и будет что-то говорить против его отца, благородного, честного человека, Матрена Глотова, соседская кухарка Матрена.

Борис видел ее каждый день. Днем, высунув растрепанную голову в окошко, она ссорилась с молочницей, продавцом рыбы, шарманщиком, со всяким, входившим во двор.

Вечером приходил ее муж, пьяница. Он ругал ее всячески и, случалось, кидал в нее что попадалось под руку. Потом Матрена как ни в чем не бывало накрашивала щеки красной бумажкой от конфеты и уходила со двора.

— Пранститутка! — кричал ей вслед муж и укладывался спать на ее кровати.

Да, это была та самая Матрена, с ее жирной спиной, обтянутой тесной кофтой, и накрашенными щеками. И от нее ждал сейчас каких-то слов военный суд! Слов, которые могли повлиять на судьбу отца и его товарищей или даже решить ее!

— Свидетельница Глотова, — спросил председатель, посмотрев на бумагу, лежавшую перед ним, — что вы можете показать по данному делу?

Матрена Глотова затараторила:

— Что прежде говорила господину ротмистру, то и сейчас скажу: видела, своими очами видела, как ихний, — она показала на Павла Ивановича Кларка, — сынок, Борис то есть, во дворе из амбара выносил оружию. И тую оружию раздавал людям.

— Каким людям раздавал оружие Борис Кларк? — спросил председатель.

Матрена ответила, что по фамилиям она тех людей не знает, но с виду то были мастеровые «с депо».

Председатель спросил, имеют ли стороны вопросы к свидетельнице.

Прокурор, порывисто встав, отрезал:

— Нет.

Он избегал смотреть на свидетельницу, и было похоже, что он хочет поскорее избавиться от нее.

Защитник выразил надежду, что ему будет предоставлена возможность задать вопрос мужу свидетельницы Глотовой, находящемуся сейчас в свидетельской комнате.

Председатель объявил, что эта возможность будет предоставлена защите в свое время.

— Вы свободны, свидетельница Глотова, — произнес председатель недовольно, как бы сожалея, что стороны не использовали свое право допроса.

Матрена заторопилась уходить, но офицер-распорядитель указал ей на стул. Она уселась, одна в пустом зале, красная, потная и очень довольная.

Перед судом стоял новый свидетель — городовой Труфанов. Нетвердым голосом он доложил, что, стоя на посту вблизи дома Кларков, видел, как во двор вошло четыреста рабочих и вскоре они все вышли оттуда, вооруженные винтовками и пистолетами.

Защитник заявил, что имеет вопрос, и, не дожидаясь разрешения председателя, спросил:

— Свидетель Труфанов, вы лично бывали во дворе у обвиняемого Кларка?

— Так точно, — гаркнул Труфанов.

— Как велик этот двор?

— Не могу знать, — уже тише отвечал городовой, опасаясь подвоха.

— Ну, как эта комната?

— Вполовину будет.

— Как же в таком пространстве могло поместиться четыреста человек? — уже обращаясь к председателю, поспешно воскликнул Нормандский.

Председатель недовольно взглянул на защитника и предложил ему не вносить путаницу в свидетельские показания, ибо четыреста человек могли войти во двор не сразу, а группами, что, видимо, и имел в виду свидетель.

— Не правда ли?

— Так точно, ваше благородие, — обрадованно ответил Труфанов.

Следующий свидетель, полицейский Семов, сообщил, что слышал, как обвиняемый Григорович, выступая на митинге на площади около вокзала, говорил противозаконные слова, призывал к ниспровержению и к неповиновению, и все кричали: «Не позволим!», то есть, надо понимать, «не позволим действовать законным властям».

— А вы, свидетель, исполняя свои обязанности, не приняли мер для прекращения незаконного, по вашему мнению, митинга? — спросил защитник.

— Мер не принимал, поскольку я был переодетый, то есть в штатском платье, — ответил Семов.

На скамье подсудимых засмеялись.