На суровом склоне

— Подумайте, ведь мы не слыхали утреннего гудка. Удивительно, — сказал Цупсман, — что мы можем так крепко спать.

Он очень изменился за эти сутки. Вдруг исчез румянец, который даже тюрьма не могла стереть с его свежего лица.

— Я не спал, а тоже не слыхал гудка, — недоуменно отозвался Борис Кларк.

Он жался к отцу как ребенок. Мысль о том, что они проводят последние часы вместе, не доходила до сознания юноши, он только страдал оттого, что видел отца так странно, так внезапно постаревшим.

— Однако задремал все же, — ласково улыбаясь, заметил Столяров. Он любил Бориса, мужественная юность Кларка трогала его. И сейчас он подумал: «Ничего, будет жить юноша. Каторгу осилит. Недолго ждать. Народ видел свободу, теперь скоро разогнется».

Словно договорившись, никто из осужденных не вспоминал о только что пережитом: суде, приговоре. Никто не выдавал острого, гнетущего ожидания, переполнявшего все существо каждого. В вагон вошел офицер, негромко и как-то избегая командных интонаций, проговорил:

— Приготовьтесь, господа. Суд идет.

И, уже когда судьи поднялись по ступенькам вагона, повторил:

— Суд идет, прошу встать!

— Смотри, Тишин со всей сворой пожаловал! — довольно громко произнес Цупсман.

Часовой отдал честь винтовкой. В вагоне появился весь состав суда. Вошедшие стали у стены в порядке, повторяющем расположение в суде: Тишин посередине, два члена суда по бокам. Направо прокурор, налево защитник. Солдаты с шашками наголо стали между осужденными и судом.

Офицеры, в бекешах, с папахами на голове, выглядели в темном вагоне громоздкими, и неуместным казалось их облачение здесь, перед кое-как одетыми, измученными людьми.

Осужденные тотчас заметили отсутствие подполковника Сергеева и на прокурорском месте — новое лицо: высокий пожилой капитан-пехотинец.

Полковник Тишин, как положено в процессе, объявил, что распоряжением генерал-лейтенанта Ренненкампфа подполковник Сергеев отстранен от обязанностей прокурора временного военного суда при отряде генерала Ренненкампфа и на его место назначен капитан Черноярского полка Павлов.

Все посмотрели на Павлова. Он поморгал белыми ресницами, неловкий, не знающий, куда девать свои большие руки и ноги в фетровых бурках.

Тишин монотонным голосом зачитал приговор по делу, утвержденный Ренненкампфом:

«…относительно Григоровича, Цупсмана, Вайнштейна и Столярова смертную казнь через повешение заменить казнью через расстреляние. Павла Кларка и Кривоносенко сослать в каторгу на 15 лет… Бориса Кларка и Кузнецова на 10 лет».

Не выдержав паузы, Тишин повернулся к выходу.

Цупсман хриплым, отчаянным голосом закричал:

— Сволочи, убийцы!

Антон Антонович успокаивающе положил ему руку на плечо. Лицо Цупсмана пылало, глаза налились кровью. В бешенстве он посылал проклятья вслед судьям, покидающим вагон. Из-за их спин вынырнул не замеченный до сих пор священник, видимо пришедший вместе с ними и притаившийся позади. На нем была скромная, даже немного потрепанная ряса, но чувствовалось, что она надета напоказ. Холеная борода и белое, без морщин лицо говорили о преуспевании.

— Я пришел к вам, чтобы исполнить свой долг и облегчить вам путь, ибо сказал господь: «Приидите ко мне все нуждающиеся…» — елейно начал поп, приближаясь к осужденным.

И, когда он пошел прямо на них, подняв руку с крестом и профессионально четко выговаривая привычные слова, осужденные яснее, чем в приговоре, увидели, что они будут казнены. В глазах священника они заметили огонек острого и злого любопытства. «Эти люди через несколько часов будут мертвы», — прочли они в тотчас притушенном взгляде попа.

Угадав это, священник проговорил поспешно:

— Как служитель Христа напутствую осужденных на казнь.

И снова с той необычайной остротой, с которой воспринималось теперь все окружающее, Антон Антонович почувствовал страх и смятение, охватившие попа.

Знакомый задор овладел Костюшко. «Да что же это я с ними церемонюсь? Громить их всех! В хвост и в гриву! Не давать им спуску! Ведь люди кругом, солдаты! Пусть слушают!»

Он воскликнул нарочито громко, так, что все конвойные услышали его, услышали также и судьи, которых остановил его громкий голос:

— Я понимаю присутствие здесь судей — это же убийцы, палачи Николая Второго! Ну, а вы, служитель Христа, зачем вы пришли сюда, а? Кто учит вас благословлять убийство? Евангелие? Христос? Ну? Отвечайте! А, вы молчите! Не знаете, что ответить? — И уже совсем свободно, обернувшись к тем, кто слушал его, Костюшко продолжал: — Он молчит, потому что он обманщик! Это — шаман, махая тремя пальцами в воздухе, бормочет заклинания. Нет, он хуже шамана! Потому что он попирает учение Христа! Скажите мне, когда Христос завещал мстить и убивать, пороть нагайками и казнить. Ну?

Костюшко говорил с такой необычной энергией, что никто не решился прервать его. Солдаты замерли, ловя каждое слово.

Растерянный священник молчал.