На суровом склоне

Разгромить Читу из орудий, которыми располагали оба генерала. Смертный приговор всем. Всем, потому что все рабочие Читы взялись за оружие в эти страшные дни. Наводнить Читу войсками, забить ее до отказа воинскими частями, прибывшими из Маньчжурии. Мастерские взорвать. Что значит убыток казне по сравнению с тем впечатлением, которое произведет столь решительная мера!

Так рассуждал «дикий барон» Меллер-Закомельский.

Но Ренненкампф был более дальновидным врагом революции. Эшелоны возвращающихся домой запасных, скопившиеся в Чите, необходимо было вытолкнуть отсюда как можно скорее. Масса солдат продолжала оставаться взрывчатой силой. Тем более неразумно было бы начинать обстрел Читы, что могло послужить только на пользу революционерам, их разрушительной агитации. Но этого не понять «дикому барону» с его примитивным мышлением.

Самое главное — восстановить нормальную деятельность железной дороги. От этого зависела скорейшая эвакуация войск с Дальнего Востока. А последнее было необходимо для успокоения огромного края. Не озлоблять население и вместе с тем не давать повода говорить о попустительстве революционерам.

Здесь должна была пролегать та средняя линия поведения, которая определяла судьбу осужденных.

С раздражением Ренненкампф подумал, что, проводя эту линию, он встречал сопротивление с двух сторон. С одной — Меллер, который, пользуясь благосклонностью царя, шумел и куражился, требуя крайних мер. С другой — вопли всех этих слабонервных интеллигентов, этих велеречивых адвокатишек, либеральствующих буржуа, всего того сброда, который вместо благодарности ему, Ренненкампфу, на всех перекрестках кричит о «разгуле реакции», «беззаконии» и тому подобном. И даже всплыло забытое было прозвище «Генерал волчьей сотни», — Ренненкампф, впрочем, слегка даже гордился им.

Все это могло ожесточить любого другого на месте Ренненкампфа. Но он не позволил себе поддаваться настроению. При всех обстоятельствах он остается беспристрастным судьей человеческих поступков и добрым христианином. Он только что доказал это при рассмотрении поданного ему на конфирмацию приговора по делу восьми мятежников: смягчил приговор всем. Всем восьми. Даже четырем самым закоренелым заменил повешение расстрелом.

Когда-нибудь рука историка, перебирая документы страшного года России, задержится на мудром и человечном решении верного царского слуги, русского генерала. Таким мыслил себя Ренненкампф.

Эти рассуждения об истории и своей роли в ней умилили барона. Трудно ждать справедливости от современников. Всюду завистники, злобствующие интриганы. Вот, например, Сергеев, прокурор. Его рекомендовали как положительного человека. Кто бы мог подумать, что в составе самого военного суда найдется лицо, отважившееся поносить генерала Ренненкампфа! Между тем это, бесспорно, имело место. Источник сведений заслуживает доверия. А поведение Сергеева на сегодняшнем процессе!

Ренненкампф позвонил. Вошел адъютант.

— Узнайте, зашифрована ли телеграмма командующему.

— Капитан Малинин дожидается, ваше превосходительство.

— Пусть войдет.

Вошедший офицер передал генералу подлинник только что зашифрованной телеграммы.

— Отправлена, ваше превосходительство.

— Хорошо. Можете идти.

Прежде чем спрятать телеграмму в сейф, Ренненкампф еще раз прочел текст.

«Подполковник Сергеев на суде отступает от своих взглядов, первоначальных обвинений и переходит к низшим ступеням наказаний. Убедительно прошу ваше высокопревосходительство для пользы дела командировать временным судебным прокурором лицо с более государственными взглядами, менее гуманного».

Текст показался генералу убедительным. Но что можно сказать в телеграмме? Командующий, конечно, не представляет себе достаточно ясно обстановку. Чита сегодня — это бочка с порохом. Кто здесь играет с огнем? Опасный безумец или преступный поджигатель?

Следует обезвредить того и другого. Перо побежало по бумаге, оставляя ровные строчки. Ренненкампф писал командующему, генералу Гродекову:

«Ваше высокопревосходительство милостивый государь Николай Иванович. Как искренне преданный вам и своему долгу считаю долгом…»

«Долгу… долгом»! Это было нескладно написано, но генералу было не до стиля. Он стремился выразить свою мысль предельно ясно.