На суше и на море - 1969

В это время мы плыли на просмоленном черном баркасе. Какой-то шутник белилами изобразил на его носу флаг «Веселый Роджер». Баркас был оснащен подвесным мотором, но день выдался чудесный, не хотелось отравлять его грохотом и бензинным чадом. Мы плыли не торопясь, поставив косой парус. Борис и Татьяна загорали на носу. Сергей лежал на корме, придерживая руль босой ногой.

От нечего делать я обозревал окрестности в бинокль. Вдруг увидел далеко впереди берестянку. Она двигалась навстречу нам. По здешним местам это было событие. Вгляделся: «Что за черт?

Ведь это наш ковбой жмет назад на все педали! Что-то случилось? Сергей, крутни!»

Затарахтел мотор, и вскоре Кравцов, мокрый, взъерошенный, какой-то изменившийся и лицом, и телом, поспешно вскарабкался на борт баркаса.

— Вон там в кустах, бежит уже четвертый раз! — заорал он, и в черных его глазах блеснули слезинки.

Мы переглянулись: уж не чокнулся ли уважаемый кандидат наук?

— Что-то вроде мелькнуло, — подтвердил Борис.

Кравцов смотрел мимо нас, туда, на правый берег, где скользнула черная тень. Руки его заметно дрожали, по серым щекам тек пот. Над берестянкой вился парок, по крутым ее бокам сползали капли. Казалось, и она вспотела. На носу, распластав крылья, дремала оранжево-синяя красавица бабочка. Хрипел приемник, сбившись с волны.

С подраненным медведем шутки плохи. Соблюдая осторожность, два ружья и «Смит» — на изготовке, мы причалили к тому месту у ручья, где все началось.

Кравцова и Таню оставили нести вахту на баркасе. Он посмотрел на нее тревожно, ожидая всегдашнего острословия. Но опасался напрасно.

На камнях виднелись кровавые пятна, но не густо.

— С такой раной он проживет до восьмидесяти! — решил Борис.

— Они больше пятидесяти не живут.

Наш Сергей отличался эрудицией.

— Тогда до пятидесяти, — согласился Борис, и мы поехали дальше.

Разговаривали на темы посторонние, с трудом их придумывая, понимая, что Кравцову надо дать прийти в себя.

Хрусталеносные жилы на скале Суслова действительно оказались великолепными; но Кравцов в этот день не любовался красотой минералов, не проявлял обычного интереса к тайнам их роста. Иногда он стремительно оглядывался, похрустывая шеей. Он все время молчал, а когда мы вернулись, лег спать не поужинав.

Только на следующий день вечером Кравцов рассказал нам все подробности, как он выразился, с протокольной точностью. По-моему, он даже несколько чрезмерно, в ущерб точности выставлял себя в смешном свете. Закончив, он помолчал, тревожно оглядел нас и спросил:

— Скажите откровенно, я трус?

Никто из нас этого не считал. Он уже был молчаливо признан своим парнем, бродячим геологом.

— Лучшее этому опровержение, что вы здесь, а не в медведе, — заметила Таня.

— А в такой переделке любой станет бледным и бедным! — поддержал из темноты кто-то.

— Зато теперь вам будет о чем рассказывать, — утешил Борис.

— Предпочту умолчать, уж больно эта история нелепа! — покачал головой Кравцов.

— Но мораль почтенна: соображай и не сдавайся! — изрек Сергей.

— Должен честно признать, — Кравцов прижал руку к сердцу, — правильно соображал не я, а медведь. Осенившая меня идея, что ему труднее догонять против течения, — сущий вздор! Дремучая глупость!

Это было неожиданно. Мудрость действий Кравцова сомнений не вызывала.

— Наговариваете на себя! — решила Татьяна. — Медведь тяжелый, шуба лохматая. Ему плыть против течения, конечно, труднее, чем легонькой лодочке.

— Точно так же, как и по течению! Вам, когда сдавали физику, видно, очень везло! — Кравцов впервые за весь этот день улыбнулся.

У Татьяны нашлись единомышленники. В ход была пущена артиллерия терминов: лобовое сопротивление, объемный вес, живая сила, — но и они не помогли.

Кравцов уверенно отмел все это.

— Дело ясное. Сначала он догонял, когда я удирал по течению, только потому, что руки со страху дрожали. Потом я стал грести лучше. Вот и все!

Несколько минут молчали. Потрескивали поленья, взлетели над костром золотые жучки, возвращаясь серыми угольками.

— Гораздо важнее другое, — тихо и очень серьезно сказал Кравцов. — Я с испуга перепутал причину и следствие, а ведь медведь соображал верно, понимал, что только по берегу меня догонит и получит преимущество, плывя навстречу, по течению. Это он повторил четыре раза. Значит, не случайно! Его действия были разумны, от этого не уйдешь!

Начался спор, долгий, шумный и довольно бестолковый. Кравцов в нем участия не принимал. Только когда страсти уже остыли и костер догорал, он сказал:

— Я не хочу обобщать, но тот медведь все же был думающим!

Спор начался снова. Не буду его продолжать. Должен лишь оговориться. Тогда, у костра, Кравцов ничего не говорил о Татьяне.

О его чувствах, о том, как он вздыхал в берестянке и вспоминал автоклавы, я узнал лишь через несколько лет при встрече.

Кравцов показал мне такие кристаллы, что, не будь медных проволочек, я никогда не признал бы их инкубаторными.

— Это память тех дней! — сказал он. — Прикосновение к земле давало силы не только Антею!