На суше и на море - 1980

В окаймлении сверкающих ледников скалистые массивы в солнечном блеске на редкость величественны. То ли от быстрого восхождения, то ли от этого головокружительного вида стучало сердце и перехватывало дыхание. Казалось, звучал орган. Я никогда не думал, что картины природы могут оказывать такое эмоциональное воздействие. Возможно, это усугублялось тем, что я был один на вершине, а в одиночестве все воспринимается особенно резко. И еще было некоторое сожаление, грусть, что невозможно сохранить, удержать в памяти не только всю эту чарующую картину, но и необычное, приподнятое состояние.

Я разглядывал раскинувшуюся панораму, сверяя ее с полевой картой. Отыскивал знакомые вершины: Флеттоп, купол Фукса. Горы, окаймленные ледяными потоками, выстроились в кильватер — как корабли. Их темные, словно бронированные, борта были оглажены, зализаны, приняли обтекаемую форму.

Коричневый хребетик убегал из-под моих ног к югу, то пропадал под снежниками, то горбился, вздымался острым гребнем. Потом он заворачивал к западу, понижался, образуя знакомую мне седловину, и снова шел вверх, принимая двугорбый профиль. Вся каменная подкова была теперь у меня перед глазами. А внутри ее от борта до борта все было усеяно валунами. Сверху котловина выглядела, однако, несколько по-иному. Казалось, внизу расстелена гигантская сеть с мелкими ячеями. Такой вид придавали ей многочисленные пересекающиеся трещины, образовавшиеся в результате растрескивания мерзлых грунтов. Снег, скопившийся в углублениях трещин, делал картину исключительно четкой.

Далеко внизу угадывались точки наших палаток. Там, наверное, уже готов ужин, у Димы свежие новости, может быть, он принял и для меня радиограмму из дома. Нужно торопиться в лагерь.

Послышался гул. Рядом с горой проплыла рукотворная птица, маленькая оранжевая «Аннушка». Это наши геофизики возвращались из маршрута на Дружную. Я помахал ей, как будто с самолета могли заметить на вершине мою крошечную фигурку, не больше муравья.

Валентин Зорин

ПЕРЕВАЛ

ПОВЕСТЬ О ЖИЗНИ ФЛОТА

РУССКОГО АДМИРАЛА

ЛАЗАРЯ МАРКОВИЧА СЕРЕБРЯКОВА

Художник К. Александров

В повести использованы материалы

Государственного Архива Армянской ССР

I

«…Может встать вопрос: почему такой человек остался в безвестности и не только забыт, но вспоминается лишь для осуждения?

Последнее — результат незнания и недостатка гражданского мужества, чтобы сознаться в своих ошибках. Но основная суть в том, что он был по национальности армянин (единственный в то время во флоте) и в довершение католик. Вся же дворцовая камарилья, как и все морские бароны из Прибалтики, были протестантами.

Вот почему такую «белую ворону» использовали, пока он им был нужен для войны на Кавказе, в Константинополе… а потом убрали в Адмиралтейств-Совет и после смерти забыли. Для тех времен это почти норма, тем более что сам Серебряков был скромен и саморекламой не занимался».

И. С. Исаков,

адмирал флота Советского Союза

II

«…Товарищи наши под неприятельскими ядрами и бомбами погибают тысячами; тяжело и грустно читать обо всех ужасах, претерпеваемых нашими с мужеством, и сидеть ничего не делая в настоящее время в Керчи… какой бы ни был исход наших дел, все то же неприятное чувство, вроде угрызения совести, будет тяготить меня всю жизнь. Ежели бог поможет нашим одолеть врага, то совестно будет сознаться, что не участвовал в деле славном и общем всему флоту; ежели же по трупам наших молодцов неприятелю удастся овладеть Севастополем, то в таком случае я себе никогда не прощу, что в это время сидел в Керчи без всякого дела. Прошу Вас, добрейший батюшка, разрешить мне сдать пароход кому-нибудь, а самому отправиться в Севастополь».

Из письма капитан-лейтенанта Марка Серебрякова

отцу Л. М. Серебрякову 11 ноября 1854 года, Керчь

III

Начальник Черноморской береговой линии, вице-адмирал, кавалер орденов святых Георгия, Станислава, Владимира, Анны, Александра Невского, а также Белого Орла Лазарь Маркович Серебряков медленно сложил письмо вдвое и положил за обшлаг. Висок покалывало тягучей болью, и Серебряков подумал, что нынешний ноябрь не в пример прошлым годам удивительно тёпел и солнечен и что боль эта — от нестерпимого сверкания спокойной воды, от навязчивого густого запаха трав, раздавленных колесами и подошвами солдатских сапог. А может, от духоты и неподвижности воздуха, как будто обещавших близкую грозу, но лишь собравших синеватые редкие тучки над горами.

Подошел адъютант, поручик по флотскому ведомству, приложил пальцы к козырьку и отрапортовал, что погрузка артиллерии и фортового имущества на пароход «Таганрог» в основном завершена и на берегу остались лишь некоторые семьи служащих.

— Что значит «остались»? Не хотят ехать, что ли?

— Так точно, ваше высокопревосходительство, не желают. Хозяйство. Да и не верят, что земли эти отойдут от России… Прикажете применить силу?