На суше и на море - 1980

«…Перейдя вброд реку Маруху и переправив на лошадях пеших, мы скоро вошли в ущелье, в котором протекает верховье этой реки, — писал позднее князю Меньшикову в обзоре для Русского Географического общества вице-адмирал Серебряков. — Ущелье это прорезывает гору того же наименования. Края его высоки, круты и утесисты. Во многих местах нам пришлось идти пешком и пробираться по скалам, а лошади, наконец, были спущены вниз и проведены по руслу Марухи. Постепенно возвышаясь, мы дошли прежде полудня до Марухского перевала… Тут перед нашими глазами возник процесс образования реки Марухи. Несколько водопадов низвергаются с утесов из-под снега и льда, а другие — из отверстий скал и, продолжая течение в долине, сливаются вместе и бегут к общему руслу всех вод. Растительность исчезла по мере нашего возвышения на Маруху. В полдень было довольно жарко (24° по Реомюру на солнце), а вода имела только 2° тепла…»

Но все это произошло позднее, а пока отряд медленно поднимался все выше и выше. Шли длинной цепочкой, таща на себе вьюки. Первыми, ощупывая тропу палками с коваными железными наконечниками, легко шагали горцы. Они не оглядывались, только изредка перебрасывались короткими фразами. Вслед за проводниками двигался Серебряков. На сапоги налипала вязкая глина, которую затем слизывал фирн — зернистые, плотно спаянные крохотные льдинки. Щеки обжигал морозный ветер, навертывались слезы — мир вокруг расплывался, искажал свои очертания. Но Серебряков не менял ритма движения, зная, что даже маленькая остановка может изменить весь настрой этого последнего перед перевалом броска.

Конечно же, у каждого в жизни не один-единственный перевал. Их много, хотя тот, что предстоит преодолеть, кажется самым главным и трудным. Но все надо пройти… Эта снежная белизна, в которую врезаются подошвы, оставляя позади подобия ступеней, чтобы по ним могли пройти другие, чем-то напоминала песчаный откос у александрийской мечети Абу-Дауда — может, сиянием песка, словно раскаленного до точки плавления африканским солнцем. К этому откосу отступил капитан-лейтенант Серебряков ноябрьским днем 1832 года, когда вывернулась из-за поворота вопящая, беснующаяся толпа дервишей.

После успешной войны и заключения мира в Адрианополе русское правительство вело длительные переговоры с султаном, уже искавшим союзников в Европе и надеявшимся на реванш. В качестве офицера для особых поручений при царском посланнике генерал-лейтенанте Муравьеве Серебряков побывал в Стамбуле и теперь попал в Александрию. Египетский паша, вассал Порты, вел себя уклончиво, рассыпался в мирных заверениях, но было известно, что египетские суда под турецким флагом накапливаются в гаванях западного побережья Черного моря.

Под завывание дудок, глухое уханье барабанов процессия дервишей-калантаров медленно двигалась по узкой улочке, на которую выходили гладкие, лишенные окон, выбеленные стены домов. Качались высокие шапки, развевались лохмотья плащей-хирок, босые задубевшие ноги казались высеченными из старого дерева. Раздавалось заунывное пение. Иные дервиши шли, закрыв глаза, изредка протягивая растопыренные пальцы с отросшими, как когти зверя, ногтями, чтобы коснуться плеча или спины двигавшегося впереди калантара. Иные кружились, монотонно вскидывая руки и восклицая тонкими голосами…

Серебряков знал, какую опасность для чужеземца, неверного, представляет такая встреча. Об этом говорили офицеры на фрегате «Штандарт», об этом предупреждали русских сладкоречивые чиновники египетского паши. И кто знает, какими тайными пружинами приводится в действие фанатизм! Дервиш есть дервиш, он не подвластен суду, он отвечает только перед своим старейшиной — пиром.

Злые, острые, как два шила, глаза дервиша, возглавлявшего процессию, остановились на русском офицере. И процессия остановилась, словно споткнувшись. Еще кружился кто-то, но кружение все замедлялось и вот замерло. Угас и чей-то отчаянный тонкий вскрик. Несмотря на давящий зной, Серебряков ощутил страшный холод, обдавший его с головы до ног.