На суше и на море - 1980

В Севастополе, где весть о смерти почти уже не производит впечатления, сын Ваш был одним из немногих, на долю которых досталось искреннее соболезнование всех моряков и всех знавших его; он был погребен в Ушаковой балке. Провожая его в могилу, я был свидетелем непритворных слез и горести окружающих.

Сообщая эту горестную весть, я прошу верить, что вместе с Вами и мы, товарищи его, разделяем Ваши чувства.

Павел Нахимов

24 марта 1855 года, Севастополь»

X

«…Товарищи наши под неприятельскими ядрами и бомбами погибают тысячами; тяжело и грустно читать обо всех ужасах, претерпеваемых нашими с мужеством, и сидеть, ничего не делая, в настоящее время в Керчи…»

«…Прекрасный офицер, редких душевных качеств человек, он был украшением и гордостью нашего общества, а смерть его мы будем вспоминать как горькую жертву необходимости для искупления Севастополя».

Флота адмирал и член Адмиралтейств-Совета, кавалер орденов святых Георгия, Станислава, Владимира, Анны, Александра Невского, а также Белого Орла всех степеней и с мечами Лазарь Маркович Серебряков еще раз перечитал эти строки — в одном письме торопливые и чуть ползущие книзу, а в другом — твердые и четкие, хотя давно знал их наизусть, и подумал с горечью, что судьба не подарила ему счастья остаться на том же перевале, который стал последним для его сына, для тех, кого он знал, любил и с кем был дружен многие годы, — для Нахимова, Корнилова, Истомина… Потому что никак уж не назовешь перевалом нынешнее его нахождение в списках Адмиралтейств-Совета: не то почетный пенсион, не то снисходительное благодеяние. Серебряков усмехнулся: три тысячи рублей на двенадцать лет — пожалуй, финансы империи Российской недолго будут нести этот убыток. Лекарь, ставший последнее время частым гостем в его доме, на днях смотрел на старого адмирала как-то уж очень соболезнующе.

За окном свинцово отсвечивала Нева, величественно катила свои воды к морю, и в ее ряби ломались и дрожали отражения мачт, корабельных обводов. Серебряков попытался представить себя таким, каким он был в 1834 году, — командиром фрегата «Полтава», не раз заходившим в Неву и даже раз стоявшим напротив самого Адмиралтейства. Но вспомнилось неожиданно совсем-совсем давнее — лето 1814 года, когда волонтер Серебряков был пожалован в гардемарины. Он стоял в строю таким же пареньком в зеленовато-синем мундире, скупо обшитом галуном, с якорями на воротнике, в черной, немного неуклюжей шляпе-двууголке, слушал голос экипажного священника и не слышал его, потому что с моря тянуло солоноватым ветром и белели за Павловским мысом паруса эскадры. И все перевалы были еще впереди.

XI

«По распоряжению командования Советского Военно-Морского Флота состоялось перезахоронение останков адмирала Л. М. Серебрякова. Его гроб был перевезен из Белогорска (б. Карасубазар) в Севастополь и 21 мая 1955 года захоронен на Братском кладбище, рядом с могилой сына».

Из газет

Лев Лебедев

В ТЕНИ НЕБОСКРЕБОВ ГОНКОНГА

Очерк

Художник В. Захарченко

Фото автора

Какой он, Гонконг?!

По-восточному шумный и по-английски чопорный. Овеваемый свежими океанскими ветрами и пропитанный запахами трущоб. Поражающий модернистской архитектурой и ужасающий гнилыми лачугами. Город, где современный лимузин обгоняет изможденного рикшу. Порт, заходя в который вылощенный капитан новейшего трансокеанского контейнеровоза нервно переводит ручку машинного телеграфа на отметку «самый малый», чтобы не разнести в щепы хрупкую джонку с рваным парусом…

Подобного рода контрастные впечатления можно перечислять бесконечно, говоря о Гонконге. Но если не нырять в него с неба на самолете, а подходить с моря на судне, город открывается далеко не сразу. Он предпочитает постепенно преподносить свои сомнительные и подлинные достопримечательности.

По штурманским расчетам, до прихода в Гонконг оставалось часа три, а глаз не улавливал никаких признаков большого порта и многомиллионного города. Унылой чередой тянулись вдоль берега рыжие, выгоревшие невысокие горы без следа присутствия человека. Море было пустынным.

— Куда это джонки подевались? — удивляется старпом Кирюшенко. — Обычно их здесь сотни.