Из трех Великих, таких разных по своей истории и облику, пожалуй, один лишь Устюг отпечатывается в нашем сознании как нечто единое целое. В Великом Устюге все смотрится с одинаковым интересом. Это и бывшие монастыри — Спасский и Михаило-Архангельский; это и множество двухэтажных деревянных, образующих целые улицы зданий; это и бывшая Успенская улица с центральным собором, каменными магазинами, церковью Вознесения, Земляным мостом; это и белеющая храмами набережная с текущей глубоко внизу судоходной и плотогонной Сухоной — все увиденное разом принадлежит и нашему времени, и прошлому. Порой это так непривычно, что в какой-то момент, при каком-то особом солнечном освещении, тенях, упавших от облаков, и созерцательном настроении мне вдруг начинает казаться, что я обозреваю театральные декорации.
При всем этом я хожу по современному городу, который не отказался ни от чего нового ради заповедной старины, строит баржи, теплоходы, катамараны, возводит многоэтажные жилые корпуса на окраине, называемой Гора, учит молодежь в десятке училищ и техникумов, асфальтирует улицы, принимает и отгружает речные грузы, сортирует лес, вяжет его в плоты, перекинул транспортный мост через Сухону, упразднив медлительный малопропускной паром…
Выглянуло солнце — и Устюг стал ослепительно белым, нет, бело-зеленым — березовые рощи, затопившие город, и белые храмы с зелеными куполами подчеркнули белизну и зелень друг друга, а рябины с горящими кистями перекликнулись с темно-красными крышами домов.
В Успенском соборе по узкой, как щель, лестнице, иногда ощущая себя замурованными в камне, мы поднимаемся на высокую колокольню, ныне смотровую площадку. Вечернее солнце, выбрасывая из-под тучи снопы лучей, покрывает золотистой пыльцой белокаменные стены на крутояре этого берега, а на противоположном берегу — избы Дымковской слободы с двумя прекрасными церквами, а еще — далеко влево — выхватывает маленькие отсюда, металлически блещущие купола Троице-Гледенского монастыря.
Все это как строки старой книги, рассказывающие о былом величии древнего города — более древнего, чем Москва. Три солнца мы видим с колокольни: одно под тучей, второе — колышущееся на самой стремнине широкой Сухоны и третье — на спокойной глади вод, где сейчас женщины полощут белье, а летом горожане купаются и оглашают берега веселыми криками.
Одно солнце садится, гаснут два других, темнеют, коричйевеют воды полюбившейся нам реки. По ним расплывается меркнущий задумчивый свет. Волнующе прощание с Великим Устюгом, с кусочком Севера, на который нам удалось взглянуть.
У каждого города, края, народа свои образы — свои Дракова-новы Кулиги. У Северодвинского края его кулига уже позади. Будет сюда прибывать народ, будут здесь шуметь свои кедры, в цветах льна заголубеют просторы полей, откроют свои богатства недра.
Словно бьющий из-под земли родник струится здесь ключ России, может быть наиболее глубинный, добрый и вечный ее источник. И мне хочется верить в Север как в исток будущей великой, еще неведомой человеческой реки.
Вадим Назаров
ЗАПОВЕДНЫЙ УГОЛОК РОССИИ
Всего сто километров к югу от столицы, а какая перемена в природе! Случается, придет в самый разгар лета в Центральный район северо-западный циклон. Заволочет московское небо сплошной серой пеленой, нависнут низко над землей хмурые тучи, и зарядят на неделю дожди. Здесь же, на Оке, ненастье вроде даже незаметно — в посветлевшем небе, высоко над землей, торопливо бегут облака. За дальнюю дорогу они уже изрядно порастратили свои водяные запасы и берегут теперь остатки для той стороны, куда их гонит ветер. Заметно «похудев», они стали напоминать клочья старой серой ваты с обтрепанными бахромчатыми краями. Сквозь эту «бахрому» и небольшие лазейки в самих облаках все чаще прорываются горячие лучи солнца. И кажется, небо готово вновь улыбаться земле…
Достаточно пожить где-нибудь на Оке, чтобы ощутить, что здесь по сравнению с ближайшим Подмосковьем и зима короче, и лето длиннее. Дождей и снега выпадает меньше, и солнце сияет дольше. И хотя разница всего в нескольких днях, а заметна. Весной сюда раньше прилетают перелетные птицы, раньше зацветают те же деревья и травы.
У живой природы, чуткой ко всякой перемене в климате, по Оке пролегла четкая граница. К северу от нее простирается зона хвойно-широколиственных, а к югу — чисто широколиственных лесов, сменяющихся дальше лесостепью. Сколько ни ищи настоящих ельников, за Окой уже не встретишь.