На суше и на море - 1985

Алик держался на воде рядом. Боль в животе отпустила, а, может, просто растворилась в общем пронзительном изничтожении тела. Ему казалось, что сейчас он умрет, захлебнется, застигнутый врасплох коварной волной, но скорее всего откажет сердце. Еще один вдох — и оно разорвется, не в силах совладать с холодом, мигом разлетится на мелкие ледяные кусочки. «Только спокойно! Спокойно! — призывал он себя, увертываясь от очередной волны, задерживая дыхание. — Видишь, реакция у тебя есть, и мозги на месте, ты все понимаешь, оцениваешь, значит, ты живешь… Без паники! Не подведи себя сам, а сердце твое не подведет». Он мелко, по-собачьи, подгребал правой, теперь свободной рукой, а левую, стиснутую перчаткой, без конца подтягивал к груди и опускал, словно воду толок в ступе. На большее левая не годилась. Он был все время настороже, на доли секунды упреждая в темноте резкие удары скрученных жгутов, их свинцовую дробь. «Только без паники! Вот рядом круг; когда станет совсем плохо, ты отдохнешь, осмотришься, расслабишь руки… Нельзя! Микула не поделится, и не надо: двигаться, двигаться, замерзает кровь… В пальцах уже замерзла, если я уцеплюсь за круг, они поломаются, как хворост… Почему вокруг так много огней? И они тоже движутся, все вместе; где тут верх, где низ? Нет, не те огоньки, не те… Звезда к звезде… звезда с звездою… и мы плывем… вдвоем… порознь… Как страшно, безысходно! Микула, мне не нужен твой круг, не гони. Слышишь, мне не нужен круг, я только побуду рядом… Смотри, Микула, смотри, во-он они, настоящие они! Все ближе, ближе, держись, Микула, скоро спасут. Хорошо бы навстречу брассом, я неплохо умею брассом, ах ты, дьявол: удар! удар! Так ведь и пропустить недолго. Два боковых подряд, и ответить не могу — некому. Тебе ведь не больно, океан, ни холодно тебе, ни жарко… Еще удар! Ага, понимаю, сбиваешь дыхание, а потом в нокаут? Черта с два! Не выйдет! Но и у меня тоже не выйдет навстречу, не получится напролом, так что мы на равных с тобой, давай не будем… Я ведь не дам себя одурачить, захлестнуть. Держаться по волне, держался — вот и все, ждать…»

Он барахтался невдалеке от матроса, боясь потерять того в темноте, но еще более опасаясь оказаться с ним лицом к лицу, встретиться взглядом.

Вокруг незаметно, исподволь слетались птицы. Покачивались на волне, вскрикивая, растопыривая крылья на острых гребнях. И вновь устраивались поудобнее, не любопытствуя, не досаждая, и потому казались не настоящими, не живыми, словно в наваждении. Сотни белых комочков вокруг — все тот же снег, крупные нетающие хлопья. И хорошо, что они рядом, кричат, движутся — жизнь! Но и жутко от этой суетящейся белизны: вверх, вниз, в глубину моря и захлестывая круглую яркую луну — Алик не сразу ее заметил, выплывшую из-за тучи у горизонта. Мельтешат чайки, словно и правда неистовая разыгралась пурга, снегопад, за которым не увидишь ни зги, не заметишь проходящее судно…

Как ни остерегался он матроса, все же не мог больше терпеть, приблизился. Твердил себе: на минутку всего, перевести дух… Вцепился в круг, руку в перчатке наконец опустил, как бросил: тяни, дура, далеко не утянешь. Притих: не гони, Микула, не помешаю.

Микула пошевелил губами, медленно открыл глаза. «Опять штурманец. Вроде бы недавно сорвало, уволокло… висит. Ладно, пусть висит, лень прогонять даже. И думать напрягаться не хочется: где я сейчас? Какая разница — где… Такая мировая тетка по соседству, на мать похожа. Постой, погоди, и правда мать… Чудеса; ты погоди, не уходи, мать, не вздумай… Говоришь, я добрый стал? А то как же! Нам, мать, иначе нельзя; море, мать, цельная академия… Письма? А как же, и письма я тебе слал, и посылочки, да, было, не стоит благодарностей… Не получала? Давно умерла? Да что ты тут мне мозги полощешь, не может быть! Ведь я говорю с тобой, вижу тебя, вон молодица какая! Возьми к себе на колени, хочу на колени, возьми!.. Во, ништяк теперь, лады-спасибочки… Гляди, гляди, это я, что ли, такой шкет? Это у меня носочки и бантик, фу-ты ну-ты, сдохнуть от смеха! Ну не умора — сам, собственной персоной, такой махонький… Ты почему хнычешь, мать? Брось, такая молодая — и слезы… А-а-а, усек — все отец! Это ведь он пасется подле? Ну-ка, ну-ка взглянуть. Ровно в тумане, в дыму, призрак, лешак; покажи лицо, отец, слышишь, покажи, я тебя сроду не видел… Уходишь? Маманя, не отпускай! Не отпускай, говорю, держи, пусть покажет лицо… Что? Это я сам ухожу, бросаю тебя? Так ведь надо, мать, надо, хочешь жить — умей вертеться. Не голоси, что ты! Я ненадолго, я вернусь, верну-у-у-у-усь…»