На заре красного террора. ВЧК – Бутырки – Орловский централ

В тюрьме всегда так: голодовки принимают форму эпидемий. В одном коридоре возникает голодовка по личному поводу, мотивированная исключительными индивидуальными причинами, другой коридор тотчас же откликается голодовкой. Эпидемия от отдельных лиц распространяется на группы, от групп переходит к целым коллективам. После того, как социалисты и анархисты длительной голодовкой добились смягчения режима для себя, голодовки как орудие борьбы с Чека, приобрели популярность среди большинства заключенных, «ка-эров», «пе-деков», спекулянтов. Изредка голодовки устраивались с требованием допроса или предъявления обвинения. Обычно голодали во имя освобождения, мало интересуясь вопросом о тюремном режиме. Впрочем, тот обыватель, который в годы революции и Гражданской войны заполнил тюремные здания, в душе, вероятно, был противником расшатывания режима. Ведь когда-нибудь наступят лучшие времена, и для преступников против священного права собственности нужны будут тюрьмы настоящие, с крепкими замками и строгими порядками. Но постепенно обыватели стали заражаться приемами политических, матерых тюремных волков и стали «надоедать» Чеке своими требованиями, угрозой голодовок и самой голодовкой. Эти голодовки периодами становились так часты, что Чека, вначале нервно реагировавшая на них, понемногу приучилась все спокойнее и равнодушнее относиться к ним. Если прежде следователь приезжал уговаривать, чтобы не голодали, за день до приступа к голодовке, то сейчас, раньше чем на третий день голодовки никто из Чека не являлся. Бывали случаи, что только на шестой день приезжали впервые из Чеки для переговоров, подрывая, таким образом, значение голодовки, как орудия воздействия на Чеку. Голодовка часто становилась неразумной, заранее обреченной на неудачу, и, кроме того, это орудие борьбы было до известной степени дискредитировано. Содействовали этому преимущественно спекулянты, которые приступали к голодовке и бросали ее посередине или тянули голодовку официально 18 дней, и даже больше, тайком подкармливаясь. Чека перестала совсем обращать внимание на такие подозрительно-затягиваемые спекулянтами голодовки.

Правые эсеры относятся отрицательно к голодовкам за освобождение. Они сидят год, два, давно уже перебесились и считают, что на Чеку это уже не действует. Голодать можно только за изменение режима, — да и то лишь, если другие пути отрезаны. В эсерах, конечно, говорит опыт умудренных людей. Новички более страстно и более наивно расценивают положение. У них все кипит, бурлит, протестует. Они еще не присмирели. Они хотят вести борьбу за свободу и верят в победу. Таково настроение большинства заключенных в первый месяц. Первую голодовку при нас объявила группа толстовцев, привезенных из провинции и взятых за участие в губернском кооперативном съезде. Они сидели уже пятый месяц без обвинения и допроса. Среди них оказалось два социал-демократа, взятых в качестве толстовцев, — вот почему нам в бюро фракции пришлось заняться этим вопросом и предоставили право решать вопросы об индивидуальных голодовках. И надо сказать, что мы сейчас же были окружены атмосферой острого психоза, к нам посыпались бесконечные заявления о желании голодать. Конечно, все случаи исключительные, и каждый имел право бороться за свободу путем голодовки. Но мы не учли целого ряда обстоятельств; и нам скоро пришлось взять на себя роль уговаривающих отказаться от голодовки. Мы не сообразили, что в сущности всякая голодовка неизбежно втягивает остальных и таким образом превращается в общую. Ведь не могут товарищи молча следить, как будет бороться один. Из солидарности придется его поддержать в трудный момент. Но, помимо этого, обилие голодающих ослабляет шансы на выигрыш каждого в отдельности. Но так сложны личные мотивы и так неделикатно вмешиваться в интимную жизнь…