На заре красного террора. ВЧК – Бутырки – Орловский централ

Понемногу совсем улетучился Поляков, Гордона перевели в Ташкент в распоряжение Петерса. Появились новые лица: зампредгубчека, матрос с грубым голосом и лицом, от которого несло винным перегаром; во время чистки партии его исключили за хамство и пьянство. Появлялся изредка чекист из рабочих, Мирон Брянский — по прозвищу, по фамилии Переславский, его командировали в Чеку от президиума профсовета и он немного конфузился своей роли. Стал посещать тюрьму новый заведующий секретнооперативным отделом Ульянов, усвоивший себе приемы ласковых судейских, всегда с шуточкой и острым словцом на устах, всегда называя нас по имени-отчеству. Чекисты были обыкновенные, недалекие крестьянские парни. Из тюремной администрации, кроме директора и Лесничего, нам приходилось сталкиваться с надзирателем Соколовым. Он записался в партию и сделал быструю карьеру: из старших в помощники директора. Его ненавидели заключенные и сослуживцы. Надзиратели сначала побаиваясь отношений с нами, скоро привыкли, прониклись к нам симпатией и уважением. Особенно хорошо умели разлагать администрацию левые эсеры и анархисты; они легко находили общий язык с простым народом: с надзирателями, солдатами, с чекистами из крестьян и т. д. В этой среде нам в первые же дни пришлось натолкнуться на сочувствующего. Это был надзиратель поляк из беженцев, мечтавший вырваться из Централа на родину в Варшаву. При каком-то обыске в другом флигеле он нашел наши неотправленные письма и наше заявление в ВЦИК, шедшие нелегально на волю. Заявление было об избиении в Бутырках, и надзиратель просил разрешения прочесть его и потом отправить. Как и следовало ожидать, поляк-беженец скоро пострадал, и глубокой зимой я его встретил в Бутырках.

Эпизоды борьбы

Вполне понятно, что в нашей среде было много споров о тюремной тактике. Бороться ли с режимом средствами разлагающей дипломатии или путем голодовки — вот вопрос. Как только привезли нас и заперли в одиночки, созрело настроение в пользу голодовки, и каждый раз выплывал этот вопрос при всякой неудаче наших переговоров. А неудач и поражений немало! И если среди нас, меньшевиков, не встречала сочувствия идея голодовки за изменение режима; если правые эсеры, довольно наголодавшиеся на своем веку, высказывались против голодовки, то будирующим элементом являлись левые эсеры и анархисты, строптивые, неугомонные, готовые без всякого раздумья ринуться в бой. Левые эсеры угрожали сепаратным выступлением. Наше фракционное бюро решительно отвергло голодовку. Дважды пришлось обсуждать предложение старого печатника Н.И. Чистова, взявшего на себя инициативу по созданию «ударной группы», голодающей до конца на смерть. Общественное мнение склонилось в пользу дипломатических переговоров. В это время внезапно вспыхнул голодовочный психоз.

Первыми объявили голодовку две меньшевички, недавно привезенные из Москвы. Одна требовала соединения с мужем, сидевшим в Ярославской тюрьме; на четвертый день голодовки ее требование было удовлетворено по распоряжению ВЧК. Другая меньшевичка А.В. Васильева добивалась освобождения, ее туберкулезный муж сидит в Москве и требует от нее забот и поддержки; там же 14-летняя дочь, недавно перенесшая холеру. Васильева решила голодать до конца, и естественно ее голодовка стала в центре внимания заключенных. Уже идут пятые сутки; здоровье Васильевой шатко — туберкулез, больное сердце, желудок. Переносит она голодовку с невыразимыми мучениями. Тюремный врач советует уговорить ее прекратить голодовку. Мы опасаемся за ее жизнь, неутолимая тревога охватывает нас.

Помню, стояли теплые июньские дни. Мы только недавно обрели свободу дышать воздухом тюремного дворика. Сидим в тени орешника и тихо поем. Повсюду лежат группы товарищей в арестантских одеждах, выданных нам в Централе, с клеймами и номерами. У дальней стены дымит и радует взор наша походная кухня… И вот мы созываем из всех углов и камер членов фракции и совещаемся. Как быть? Многие предлагают поддержать голодовку А.В. нашим общим выступлением. Во всяком случае, нельзя оставаться в роли зрителя, когда мучается и умирает товарищ. Для других острота вопроса не в нашем поведении, а в судьбе голодающей. Быть может прекратить ей голодовку и нам принять на себя ответственность за этот акт? Решаем: провести голосование во фракции о голодовке солидарности и одновременно поговорить с Васильевой насчет прекращения голодовки. Тяжелые миссии и неприятные поручения обычно выпадают на мою долю…