На звук пушек (СИ)

Во французском отделе у стенда какого-то толи гравера, толи художника из Меца внимание Бёртона привлек спор двух молодых людей, француза и немца. Худощавый француз, с бледным и нервным лицом, типичный парижский поэт или писатель, яро отстаивал превосходство всего французского. Немец опровергал его с нордическим спокойствием, сыпля цитатами из признанных авторов прошлого, легко переходя с немецкого на французский или английский, а с итальянского на латынь. Но половина его словесных выпадов пропадала втуне. Ибо француз признавал только родной язык, с горем пополам понимал латынь и полностью игнорировал англо-саксонские языки.

— Internationale, — произнес, улыбнувшись, Бёртон, повторив самое популярное в этом парижском сезоне слово.

В прусском павильоне англо-итальянец осмотрел пушки Круппа. У одной из них, монструозного вида осадной пушки, Бёртон спросил банкира:

— Как вы думаете, что будет, если снаряд из такого чудовища попадет, скажем, в гостиницу, в которой я остановился?

— Будем надеяться, что этим пушкам никогда не придется стрелять, — ответил Ротшильд. — Тем более по Парижу.

— И, тем не менее, буду благодарен, если вы, опишете действие такого снаряда.

— Если увижу. В чем искренне сомневаюсь.

— Не если, когда увидите, — заявил Бёртон, и тутже выразил желание прогуляться по Парижу.

— Что сказать, — говорил итальянский гость по пути к Дому Инвалидов. — Все эти работы, проделанные бароном Османом в преддверии Всемирной выставки, весьма впечатляют. Это совсем другой Париж, чем был в дни моей юности. Жалко только, что барон варварски поступил с застройкой своих предшественников. Больше нет Парижа рыцарей и мушкетеров. Увы.

— Новое всегда стоит на фундаменте из руин прошлого. Тем более, что император, давая полномочия барону Осману, думал о более приземленных вещах, чем сохранение памятников архитектуры.

— Это заметно. Бедняки вытеснены на окраины и не оскорбляют своим видом взоры новых хозяев жизни.

— С точки зрения императора, важней что это снизило риск волнений. Центр Парижа избавлен от нелояльных элементов. А широта бульваров преследует двойную цель. Войска легко направить в любую точку столицы. И на широких проспектах невозможно устроить баррикады.

— Все это логично и справедливо, — согласился итальянец. — Но что император будет делать, если войск в Париже не окажется?

Ротшильд задумался над словами Бёртон. Они были сказаны явно не случайно. И банкир помнил услышанное у стенда с пушками Круппа. Но он промолчал.

— До сих пор в истории мы знали одну последовательность, — продолжил Бёртон. — Первоначально совершается революция, а затем вспыхивает война. А если в этом уравнении составляющие поменять местами?

— Война, которая послужит запалом для революции? — удивился барон Ротшильд.

— Вы возразите, что война — это увеличение армии, патрули на улицах, цензура, контроль и прочие ограничения, которые ведут укреплению власти. История не знает революций во время войн. Крестьянские восстания не в счет.

— И что изменилось теперь?

— Многое. Рост населения городов. Прогресс в области транспорта и связи. Многое другое. Но нам важней некоторые частности. Например, что Наполеон III ныне удерживает власть, лишь благодаря равнодушию французов.

— Императорская гвардия, — напомнил банкир.

— Штыками можно добиться всего, что только угодно, нельзя только на них сидеть. Так, кажется, сказал великий император? — итальянец изящным жестом указывал на Дворец Инвалидов, в Храме которого покоится прах Наполеона Бонапарта.

— Красиво сказано, — усмехнулся Ротшильд.

— Действительно красиво. И скорей всего император сказал свой афоризм исключительно ради красного словца. Сам император великолепно себя чувствовал, пока его трон подпирали штыки.

— Наполеон, хоть Первый, хоть Третий, не может оставаться в Париже в случае войны, — задумчиво проговорил банкир.

— Если только сражения идут на границах Франции, а не за тридевять земель, — уточнил Бёртон.

— А гвардия следует за императором, — продолжил мысль Ротшильд. — Не достает лишь подходящей войны.

— Ну за этим дело не станет.

— Но зачем?

— Зачем? Вы спрашиваете зачем? Пруссия желает объединить Германию, а Франция ей мешает. Французы желают реванша за 1815-й год. А австрийцы реванша за 1866-й. Они желают, чтобы Франция ослабила Пруссию, а австрияки воспользовались плодами чужой победы. Того же желают и русские. Парижский договор стоит у них поперек глотки, и они желают поражения Франции.

— А Британия?

— Британия… Система противовесов в Европе, созданная лордом Палмерстоном, увы, устарела. Куда раньше, чем все этого ожидали. Можно сказать, что эта система некоторое время отражает состояние дел в прошлом и не соответствует настоящему.

— И в чем несоответствие этой системы?