Наблюдатель

– C’est clair[110] – Камий приглашал их к кому-нибудь в гости, в город, где мы все учились. Ты ведь запал на сестру, а, Нико?

– Моя первая большая любовь, – вздохнул тот. – Но тогда я не мог из себя выдавить ничего, кроме «Мне нравится играть в футбол в парке, а моя любимая группа – The Kooks».

– А потом однажды летом, когда нам было лет по пятнадцать-шестнадцать, – подхватила Алис, – она – как там ее звали? Клэр?

– Кларисса, – подсказала я.

– Точно, Кларисса. Так вот, они с подружкой пошли с нами на вечеринку, и Нико так старался…

– К тому времени моих лингвистических навыков вполне хватало для обсуждения запрещенных веществ, кино и сравнительных характеристик возобновляемых источников энергии. Спасибо старшим классам!

– Так вот, Нико выкладывался по полной, – продолжала Алис, – и тут появляется этот придурок на год старше нас, только что вернувшийся из Айдахо или из какой-то подобной дыры где-то на краю Америки…

– Ворвался, охмурил ее и увел прямо у меня из-под носа! И все потому, что мог грамотно с ней поболтать. Козел!

– После этого мы их больше не видели, – заключила Элиза. – Наверное, теперь у них есть дела поинтереснее, чем торчать с предками в каком-то городишке.

– Хотя, конечно, Нико все следующее лето фантазировал, как Кларисса совокупляется с этим чуваком из Айдахо в таких позах, что не хватало даже самого буйного подросткового воображения, – встрял Жером.

– Да пошел ты! – притворно рассердился Нико. – Ради нее я даже предпрошедшее время выучил!

Мы посидели у бассейна еще пару часов, ничуть не ограничивая себя в выпивке. Я и забыла, как опасно легко пьется пастис и как его анисовые нотки обволакивают горло, незаметно – до тех пор, пока не решишь встать наконец на ноги и не поймешь, что они превратились в кисель. Хотя эта вечеринка была одной из лучших в своем роде – из тех, когда чувствуешь, что новая, сверкающе-пестрая компания полностью тебя приняла, громко и совершенно свободно с ними болтаешь или захватываешь колонки, чтобы ставить на повтор La Isla Bonita, объявляя ее «лучшей поп-песней всех времен и народов», и, забыв обо всем, радостно под нее отплясываешь. Когда все наконец слегка выдохлись и зазвучали намеки на то, что пора бы уже всем по домам, я присоединилась к Алис, чья мать жила неподалеку от Майкла и Анны.

– Знаешь, Жером хороший, – сказала она мне, когда мы отъехали.

– Ça se voit[111], – ответила я, стараясь в равной мере вложить в свой голос нотки отстраненности и дружелюбия, и, чмокнув ее на прощание, исчезла за непроницаемой стеной сосновых стволов.

* * *

На следующее утро я определила свой новый распорядок дня. Проснулась рано, наслаждаясь полным отсутствием всяческих социальных обязательств, заварила себе чайничек чаю и устроилась поудобнее в саду, чтобы почитать. Затем отправилась на пляж – поплавать перед завтраком. Пока меня не было, Дженни съездила в деревню и купила целую гору круассанов и хлеба – еще теплого, только что из печи. Я уселась за стол рядом с Томом. С мокрых после купания волос вокруг меня натекла лужица соленой воды – которая тут же высохла в лучах жаркого утреннего солнца. Я налила себе черного кофе из серебряного кофейника. Кофе был терпкий, густой, с горьковатым послевкусием – настоящий средиземноморский напиток. Том, зевая, протянул мне ломтик арбуза.

– Спасибо, – пробормотала я.

– Хорошо спала? – ухмыльнулся он.

Дженни весело глянула на нас с другой стороны стола. Брайан с головой ушел в свой скетчбук. Анна еще не появилась, а Майкл, должно быть, уже заперся в своем сарае.

Позавтракав, я удалилась в свою аскетичную келью – работать. Ведь, в конце концов, именно благодаря этой работе мне выпал шанс так шикарно провести лето. И хотя с начала августа количество писем сократилось, проверку рукописей никто не отменял: пафосные антироманы, нудные шпионские триллеры и «пробы пера», пропихиваемые литературными агентами как «актуальные» и «обязательные к прочтению». Накануне вечером я закончила раскладывать дневники в хронологическом порядке и уже во вторник начала их читать и перепечатывать. Как и предупреждал Майкл, начинались они с лета 1968 года. Тогда он только перебрался в Лондон, где поступил в магистратуру, но, по правде говоря, не производил впечатления слишком уж увлеченного учебой. У меня даже возникло ощущение, что поступил он просто потому, что был достаточно умен для того, чтобы держаться на плаву, а учеба в магистратуре представлялась ему самым простым способом достичь цели всей своей жизни – переехать в Лондон (хотя тогда он и понятия не имел, для чего родился на свет, – разве что для величия).