Над бездной

Скучая о столичной жизни, Люцилла, однако, нашла прелесть в уединенном житье-бытье; ей понравилась свобода жизни среди рощ и полей в обществе ее покорных девушек. Люцилла, даже скучая, умела примениться к этой новой обстановке, умела даже найти себе человека, с которым могла не бесплодно делиться своим образованием. Это был молодой Ромес. Видя взаимную любовь его и Лиды, она решила, что выкупит его у господина, чтоб составить их взаимное счастье, когда приедет домой ее отец из Испании. Это еще больше привязало к ней симпатии молодого невольника.

Люцилла желала встретить Фламиния, но это желание вовсе не было жгучим нетерпением влюбленного сердца. Фламиний по-прежнему был для красавицы только странною загадкой, которую она задумала решить во что бы то ни стало, и чем больше было препятствий, тем непреклоннее было это желание.

Правда ли, что Фламиний не оскорбил ее, потому что полюбил, как уверяла Росция, или потому, что побоялся ее отца, как уверял этот последний? Это была покуда неразрешимая, но заманчивая шарада. Не доверяя вполне ни отцу, ни Росции, Люцилла, однако, чаще склонялась на сторону актрисы, вспоминая не без удовольствия восторг и робость своего избавителя. Ее досужее воображение часто играло таким образом «в любит не любит», не причиняя ей ни малейших страданий. Она знала, что Фламиний женат, знала, что он развелся с женою, знала от Росции и причины всего этого.

Я его люблю… он мой избранник… он или никто — эти слова были ею сказаны отцу только затем, чтоб подразнить его. Минутная вспышка чего-то, похожего на любовь, погасла в холодном сердце Люциллы так же быстро, как вспыхнула. Для Люциллы не существовало никаких увлечений. Видя любовь своей рабыни Лиды, взаимную и счастливую, видя не совсем удачную привязанность Амизы к невольнику Аврелия Котты, видевши и прежде, в Риме, много раз нечто подобное, Люцилла иногда задавала себе роковой вопрос: может ли случиться и с нею что-нибудь такое? Может ли ее каменное сердце кого-нибудь полюбить до увлечения, и могут ли быть когда-нибудь печали и бедствия при таком несметном богатстве, каким обладал ее отец? Она относилась к своему будущему, как и ко всему на свете, как-то скептически, не говоря ни да, ни нет.

Бывали минуты, когда никакая деятельность не в силах была заглушить вопля этого молодого сердца, заброшенного из веселой столицы в глушь, это кипучее сердце жаждало себе разнообразных приключений, рвалось, как птица из клетки, на простор и свободу. Сердцу вторил ум, требовавший работы мысли, упражнения для талантов, глохнувших вдали от всякой арены.

Играя с Сервилием в привидения, Люцилла случайно выведала тайну старого холостяка.

Пользуясь ночным туманом, красавица подстерегла старика у пограничного ручья. Одетая с ног до головы в белое, она, издавая тихие стоны, звала:

— Сервилий! Сервилий!

Старик, с наивностью ребенка веривший во все чудесное, задрожал, упал на колена, и залепетал:

— Рубеллия!

— Не прикасайся!

— Дерзну ли, чистый дух, оскорбить тебя?.. нет, нет!.. мир тебе, страдалица!

Он любил мать Фламиния. Это открытие и заинтересовало и рассмешило Люциллу.

С этих пор она перестала одеваться пугалами, бросаясь с визгом вслед за убегавшим простаком; ей понравилась роль Рубеллии.

— Сервилий, ты никого не любил после моей смерти? — спросила она старика.

— Рубеллия, долго жил я, тоскуя о тебе, но… во мне бьется сердце живого человека… я люблю.

— Кого? — спросила мнимая покойница.

— Я люблю девушку, похожую на тебя чистотой души… я люблю Аврелию, дочь моего соседа. Благослови мое счастье!

Он плакал, стоя на коленах, пока Люцилла не ушла за ручей.

Старик влюблен. Это заинтересовало и рассмешило Люциллу больше прежнего. Она начала над ним издеваться днем посредством разных намеков. То ей снились сны на эту тему, то она слышала таинственные голоса, то еще что-нибудь подобное изобреталось к досаде и мучению доброго простака. Ночью она выходила к ручью всякий раз, когда Рамес, знавший обо всех этих штуках, докладывал ей, что господин ушел в сад.

Однажды Люцилла, спрятав двух рабынь в кусты, дожидалась таким образом за ручьем своего патрона; но Сервилию на этот раз почему-то не захотелось идти в эту сторону; старик предпочел, пользуясь лунной ночью, заглянуть в свой виноградник, чтобы проверить бдительность сторожа, вместо того, чтобы говорить с призраком своей умершей милой.

Люцилла просидела у ручья до самой зари и соскучилась. Она запела песню, сочиненную ею под влиянием обстановки ее новой жизни.