Над меандровой рекой

– Идиот! Так ничего и не понял! – сказал он мне. – Ты кто? Дворняга, быдло, нищеброд! А я породистый кот благородных кровей, элита животного мира! Поэтому я лежу на мягком кресле, кушаю сыр и колбасу, а ты бегаешь по помойкам или сидишь на цепи и жрёшь мои объедки, если хозяева не забудут тебе их выкинуть. Меня носят на руках и ласкают, а тобой все брезгуют, оттого что ты грязнуля и от тебя воняет псиной! Я против тебя, что Сергей Петрович против Кастрюли! Что телезвезда против дворника! Что олигарх против скотника! Если бы я жил в Москве, то был бы шоу-звездой и телеведущим, сидел в жюри и мурлыкал песни, а ты также отирался бы по московским подворотням.

Я удивился, как быстро этот прохвост вернулся из самого жалкого ничтожества в обычное для себя состояние злобной надменности.

– Ты неправ, Васенька, – сказала услышавшая котовью речь Виктория Павловна, – мы не считаем Пифушу быдлом. И ты, и он для нас члены семьи.

– Мне это обидно слышать от вас, – сказал негодяй и отвернулся к окну.

Пришёл Сергей Петрович:

– Ну что, мать, Пифа опять на цепь?

– Да пусть уж бегает, Сергей!

– Ну пусть бегает.

Ура, ура! Теперь я свободен не только де-факто, но и де-юре!

Я прыгал от радости, я пытался лизнуть хозяина в лицо. Неужели он и после этого не усёк, что я понимаю человеческий язык?

– Пошёл вон! – крикнул он, когда я неловко запачкал лапой его штаны.

Я выскочил во двор, в котором был теперь полным хозяином, а потом через поваленную ограду выбежал на улицу, на берег меандровой речки. Три дня назад она металась здесь, как бешенный волк, а сегодня, ворча и огрызаясь, входила в свои берега. Пройдёт ещё месяц, и она кроткой овечкой неслышно будет скользить далеко внизу под крутым берегом к неведомым мне озеркам и болотам, среди которых и затеряется.

О! Как хороша жизнь! Как я люблю её! Да здравствует жизнь!

***

Дорогой мой читатель! Ты, наверное, заметил, как воодушевлённо и бодро начал я своё повествование. А ведь я тогда уже знал о трёх годах, в течение которых принуждён был сидеть на цепи, о гибели Саньки Кочина, убийстве Жучки и многих других горьких событиях. Но я был полон оптимизма, я верил, что жизнь прекрасна и удивительна! И пока я писал свою повесть, я хранил в сердце эту радость и думал, что счастье моё бесконечно.

Увы! Всё оборвалось очень неожиданно, можно сказать, на пике эйфории.

В конце июня, когда всё кругом цвело и благоухало, а жизнь кипела вокруг всеми мыслимыми и немыслимыми формами до самого поднебесья, пришли к нам муж и жена, известные всей Александровке самогонщики, и огорошили меня вопросом, заданным моим хозяевам:

– Сколько вы просите за дом?

– Восемьсот пятьдесят и въезжайте, – сказал Сергей Петрович.

– Да где ж взять восемьсот пятьдесят? И не стоит он того, здесь же каждый год наводнения! Соглашайтесь на полмиллиона. Впрочем, и полмиллиона никто не даст.

– Ну не даст, так не даст. Пусть стоит – есть не просит!

– Виктория Павловна, а вы что, уезжаете? – закричала услышавшая это Блинова. – Я вас спрашивала, но вы тогда не подтвердили.

– Я тогда думала подождать маленько, – ответила Виктория Павловна.

– А чего ждать-то? Чего ждать? Ещё одного наводнения? – завёлся Сергей Петрович.

– Я тогда думала, что уезжать конечно надо, но не в этом году, – робко сказала Виктория Павловна.

– А когда? Вот именно в этом! Ленка поедет в Город учиться. К этому времени и нашу квартиру в Городе отделают. Поедем все вместе!

– Так у вас уже и квартира есть? – удивилась Агриппина Всеволодовна. – Конспираторы! Жаль, мы уже к вам привыкли.

– Так продаёте за полмиллиона или нет? – прервали соседские разговоры самогонщики. – Не согласны, так мы пойдём. Больше чем за материнский капитал, ей Богу не продадите!

– За капитал так за капитал! – сказал Сергей Петрович. – Пусть стоит! Вам-то точно уже не продам, хоть даже миллион предложите.

Вот это удар! После спасения, после освобождения, в самые счастливые мои дни! Я такого не ожидал! А хозяева каковы?! Ни слова не сказали про переезд! Как же я без них, один? Или они возьмут меня с собой? «Нет, не возьмут!» – возразил я сам себе и, не сходя с места, почувствовал себя сиротой.

Когда самогонщики ушли, я подошёл к хозяйке.

– Что же вы, Виктория Павловна, ничего не сказали об отъезде? – спросил я с горечью.

– Пифуша, я не хотела тебя преждевременно расстраивать.

– А как же мы с Василием?

– Не знаю.

– Вы же не возьмёте нас с собой?

– Не знаю. Наверно нет.

– Василий привязан к дому. Его возьмут новые хозяева, а я привязан к вам, меня прогонят.

Виктория Павловна ничего мне не ответила…

***

Я совсем забросил свои записки. Писать становится всё труднее. Потребность в творчестве, увы, пропала. Но, скрепя сердце, всё же добавлю несколько строк о случившемся после горького известия.

Хозяева мои кое-как отремонтировали дом. Сергей Петрович писал одно за другим объявления в районной газете о его продаже. Покупатели не находились. Несмотря на благодатное лето и свободу, настроение у меня было сиротское. Я ждал дня отъезда хозяев, как дня своей смерти. И день этот настал.