Над меандровой рекой

– Понимает, что виноват! – сказала Агриппина Всеволодовна. – Это не Жучка, а он прошлым летом нашу курицу съел!

– Он, а кто ж ещё? – сказал Санька. – Ваш Пиф такой гад, мы сегодня сидим, культурно выпиваем, а он подходит и давай на нас брехать. Еле отбились.

– А ты молчи, алкаш несчастный! – прервала его жена. – Сам только недавно явился пьяный как зюзя, глаза б мои на тебя не глядели. Давайте так: привяжите собаку, чтоб не убежала, сходим к нам, вы посмóтрите, убедитесь, а потом решим, что делать.

Сергей Петрович взял меня за холку и повёл к конуре, где давно без надобности валялась моя цепь.

– Эх ты! Такой славный пёс, и так себя ведёшь! – сказал он, и я увидел, что ему искренне жаль меня.

Все ушли на осмотр места моего преступления, а я остался трястись у своей будки, и мне было так холодно, как не бывало даже в прошлогоднюю крещенскую ночь, когда было минус сорок пять градусов.

В ушах у меня стоял вопль Жучки, и я старался представить себе, что она чувствовала в свой предсмертный миг. Впрочем, что тут думать, очень скоро я это узнаю на собственной шкуре.

Минут через пятнадцать хлопнула калитка. Ну вот и всё! Это моя смерть. Ой, как это страшно, умирать! Я невольно завыл.

– Ишь ты, воет! – сказал Санька. – Чует свой конец.

– Да что говорить? Собаку надо убить. Раз она однажды попробовала крови, она всех кур в округе передушит, – сказала его жена.

– Пифуша, – Виктория Павловна погладила меня по голове, – как же так, ты действительно двадцать курочек покалечил… А? Пифуша? Не ожидала я от тебя.

– Это Санька, – ответил я ей. – Я только одну убил и трёх покусал. Остальные его рук дело. Он их ломом…

Виктория Павловна всё поняла, но промолчала. Не могла же она сказать: а вот Пиф утверждает, что это Санька ломом шестнадцать кур перебил!

– Виктория Павловна, – сказал я, – вы были хорошей хозяйкой, спасибо вам за всё! Не переживайте, наводнения в этом году не будет – я проверил. Снегу много, но влагоёмкость его не большая. Прощайте! Не поминайте меня лихом. Я любил и вас, и Леночку, и Сергея Петровича…

– Ну что? – спросил, возбуждаясь от нетерпения, Санька. – Будем мочить? Так я сбегаю за Кастрюлей, мы его за ножку, да об сошку! А?

– Погоди, погоди! Не сейчас и не сегодня! – охладил его пыл Сергей Петрович. – Пиф закричит, дочка испугается – приходи завтра. Леночка будет в школе, тогда и убьёте. А двадцать кур я вам куплю. Завтра же. Они в Райцентре уже продаются на минирынке.

На том и порешили. Когда все лишние ушли, Виктория Павловна присела около меня:

– Не бойся, Пиф, может всё обойдётся. Остынут они, подобреют. Покушай пока супу, он уже и замёрз. Не переживай.

И впереди у меня чуть-чуть забрезжила надежда, маленькая-маленькая, как вон та, только что загоревшаяся на небе звёздочка. Но она была. Я даже поел немножко куриных косточек и погрыз ледяного супу. Эх! Знал бы, что у меня дома куриный суп и косточки!…

Всю ночь я спал очень плохо. Снилась Жучка, страшные Санька и Мишка Суриванов, подступавшие ко мне со зверскими оскалами и верёвочным галстуком. А стоило мне шевельнутся во сне, как непривычно звенела цепь, и сон надолго убегал от меня.

– Завтра, завтра всё решится, и жизнь моя закончится, – думал я, и слёзы замерзали на моих ресницах.

Утром, едва рассвело, выбежал из дому подонок Василий. Он прознал о моей беде и очень обрадовался. Стал ходить передо мной, выгибая спину, мурлыкая и мяукая, катаясь по насту и выделываясь на все лады:

– Что, брат?! Вот уйдёт Леночка в школу, и кердык тебе! Поделом, поделом! Я рад! Очень рад!

– Поди прочь, негодяй! – ответил я ему со всем возможным в моём положении хладнокровием. – Не знаешь ты, болван, народной мудрости: «Червь капусту гложе, да прежде неё пропадает!». Как бы тебе прежде меня не сдохнуть!

– Фу, какой гадкий пёс! – Василий грязно выругался. – Больше ты меня не увидишь! А я ещё приду посмотреть на твой труп! Обязательно приду! Мур-мур! Прощай!

И ушёл, подлец.

Впервые я увидел этого недоноска за два года до моего несчастья. Ему было месяца три, и Леночка вынесла его, чтобы познакомить со мной:

– Посмотри, Пифуша, это мой котёнок Вася. Но он уже кот!

Как будто котами становятся с возрастом!

Василий ужасно мне не понравился. Ну ладно, в тот страшный мартовский день, перед лицом смерти, я позволил себе честно признаться, что источником моей неприязни к Ваське была ревность к Леночке. Когда она выходила с этим негодяем на руках, гладила и почёсывала его за ушами, я беспричинно кипел, подбегал к ней и злобно рычал на эту рыжую тварь. Даже сидя у Леночки на руках и зная, что я ничего не могу ему сделать, он пугался, дыбом поднимал шерсть, урчал, открывая пасть, топорща усы, и плевался.

– Ну, Пифуша, – увещевала меня Леночка, – что ты такой злой!? Ты должен быть выше природной неприязни собаки к кошке. Вот посмотри, Васенька не так агрессивен к тебе.

– Ага, Леночка! Слышала бы ты, как он ругается, когда тебя нет! Он даже матерится на меня!

– Пифуша, ты выдумываешь, мой котик очень добрый и очень хорошо воспитан.