Над меандровой рекой

Ну так вот, когда все ушли, я опять стал ждать, когда меня убьют. Могу поделиться с тобой, дорогой читатель, уникальным опытом – время в ожидании смерти идёт совсем не так, как обычно. Оно тянется медленно-медленно. И каждая минута, каждое событие переживается во всех подробностях. Синичка вспорхнула – и я стал думать, какие это красивые существа, вспоминал, как они звенят по осени в нашем саду, будто стёклышки бьются друг о дружку, и как сердце щемит от того, что это лето кончилось, и такого больше никогда не будет. Потом снегирь сел недалеко от меня на снег, и сердце моё зашлось от того, что это последний снегирь, которого я вижу в своей жизни, что больше я не увижу ни синиц, ни снегирей, ни свиристелей, ни любимых моих ласточек…

Ах, много-много передумал я и перечувствовал, перед тем, как вызмеились передо мной на снегу синие тени моих убийц. У Саньки в руках был тот же лом, с которым он гонялся за мной по курятнику, а Мишка Суриванов пришёл с верёвкой, чтобы задушить меня, уже оглушённого и беспомощного.

Положение моё было безвыходное, но природа требовала от меня сопротивления. Я поднял шерсть и зарычал на них так страшно, как только мог. Смерть моя подходила всё ближе и ближе, от неё пахло самогоном. Граф стал медленно поднимать лом…

И тут случилось чудо! Раздался пронзительный крик Леночки:

– А-а-а-а-а-а!

Санька вздрогнул и опустил лом! Леночка очутилась между мной и пришедшими убивать меня!

– Не дам Пифушу! Не дам! А-а-а-а-а-а!

– Уйди, дура! – растерянно сказал Санька.

– На помощь! На помощь! – закричала Леночка. – Убивают! Убирайтесь с нашего двора! Я папе сейчас позвоню!

Леночка выхватила мобильник:

– Папа, папочка!! Дядя Саня с дядей Мишей хотят Пифа убить!! Папочка, спаси Пифа!

К счастью, Сергей Петрович уже выпил, то есть стал непредсказуем. Леночка передала Саньке телефон. Не знаю, что говорил ему мой хозяин, но говорил громко и злобно, как я лаю на Василия. Граф слушал, моргая виновато глазами, и наконец сказал:

– Да нехай живёт! Уходим, уходим! Извини, Сергей Петрович!

Санька вернул Леночке телефон, оскорблённо вздохнул и сказал:

– Проклятые буржуи, унижают простого человека как хотят! Пошли, Кастрюля!

Долго я не мог прийти в себя, не чувствуя ни радости, ни удивления – ни-че-го. Я даже не воспринимал того, что происходило вокруг меня. Мне просто тупо хотелось спать, и когда Леночка ушла, я залез в конуру и, свернувшись крендельком, заснул, будто умер.

Проснулся я уже вечером. Вокруг меня суетились Виктория Павловна и Леночка. Они принесли мне праздничный обед в честь моего второго дня рождения – картофельное пюре и свиные рёбрышки, нарочито не объеденные. Пришла и Агриппина Всеволодовна. Она почему-то тоже была рада моему чудесному спасению. Я ел с присущим мне аппетитом и слушал их разговор:

– Ты что-то почувствовала? – спросила Блинова Леночку.

– Да нет же! У нас была физкультура, а я кроссовки забыла. Без кроссовок на урок не пускают, и я на большой перемене побежала за ними! А тут эти… Дядя Саня уже ломом замахнулся.

– Вот и думай после этого, что чудес не бывает! – сказала Агриппина, и я с ней согласился.

От приехавшего вечером Сергея Петровича пахло коньяком. Побоявшись заехать в гараж, он подошёл ко мне нетвёрдым шагом и, дохнув в морду коньячным букетом, сказал:

– Эх, Пифка! Дорого ты мне, собака, обходишься! Несушка-то двести рублей стоит. За четыре тысячи выкупил твою собачью жизнь! А ты стоишь того? – Не-а, не стоишь! Так что, сиди на цепи, а то ещё чего натворишь. А я за тебя платить больше не намерен. Так-то! Да, Пиф, у нас людей, то же, что у вас – миг озорничаешь, а годы отвечаешь. Представь: меня! Человека с высшим образованием! Предпринимателя! Сегодня менты на пол… пол-то-ра года прав лишили! Что поделаешь, сам виноват! Это я о тебе… А ты понимаешь, что значит, лишить меня прав? Это всё равно, что на цепь посадить. Если мне можно полтора года на цепи сидеть, то и тебе можно… Ха-ха-ха… Так что сиди… А я пойду спать…

III

Уважаемые дамы и господа, дорогие мои читатели! Сидели ли вы когда-нибудь на цепи? Нет! Конечно же, никто из вас не сидел. Поэтому вы не знаете, что это такое! Что значит носить на своей шее эту тяжёлую неудобную штуку, просыпаться среди ночи от её звона, мочить её у себя в чашке в обеденном супе, сидеть на одном месте день и ночь; рвануться, увидев что-то интересное, и быть отброшенным назад; терпеть издевательства негодяя Василия, не имея возможности проучить его! Долго, долго ещё могу я продолжать этот горький ряд!

Но трижды тяжелее сидеть на цепи на такой улице, как наша, на таком дворе, как наш! Особенно летом! Представьте себе высокий берег Карагана. От его крутого обрыва до ограды нашего двора метров сорок, не больше. Всё это пространство покрыто изумрудной травой. Простор бескрайний. Далеко за речкой едва виден лес. Свод небес высок, гулок, наполнен солнечным светом, в котором, заливаясь, плещутся жаворонки. Берег испещрён гнёздами ласточек, носящимися над речкой. А степной ветер упоительно свеж и действует на меня, как коньяк на Сергея Петровича.