Намек. Архивный шифр

Ещё полотенца, подшитые руками жены. Постельное она тоже шила сама. И одежду, было время, сама шила себе и мужу…

Всё опустело. Прикасаясь к вещам, Николай не испытывал ни малейшего ощущения, будто они хранят тепло Таниных рук. Ничего от неё не осталось. Жил человек, чувствовал, переживал, смеялся, заботился, делал что-то — и как не было. Что самое тягостное: не осталось и чувств — кроме отстранённого недоумевающего сожаления…

Особняком среди стылой пустоты в памяти стояло, как вместе слушали граммофон и слаженно подпевали каждой пластинке. Да ещё шишка — огромная растопырившая жёсткие чешуи шишка на комоде, которую жена подобрала на юге. Только самую малость успела Танюша пожить благополучно…

А эта ужасная кровать под белым тиснёным покрывалом с мережкой — как бельмо в глазу! Продать её, что ли?

Между тем уже требовали стирки простыни — не те, что лежали нетронутыми на кровати под белым покрывалом, а его собственные, что Николай взял, перейдя спать на диван, ещё когда Танюша только заболела. Он собрал постельное, добавил ношеных рубашек, сложил аккуратно. Получился компактный узел, с которым Николай отправился в Долгоруковский переулок, то бишь на улицу Белинского.

Они с женой недолгое время снимали комнату при общежитии университета. До службы — два шага. То было в двадцатом, а через год Бродовым предоставили более комфортное жильё — ту самую комнату с довеском. Однако, покуда жили в Долгоруковском, познакомились с земляками Николая, из Пронского уезда.

Муж, жена — ровесники Бродовых — и двое мальчишек у них подрастали. Даже припомнили, что в ранней юности видали друг друга на каких-то гуляниях, где собиралась молодёжь из разных деревень. А ещё прежде ходили с теперешней соседкой по московскому двору в одну школу, но девочке пришлось быстро бросить, так и не обучившись грамоте. В Москве земляк устроился работать на заводе, а подрабатывал дворником при университете. Жена с детьми переехала к нему только в двадцатом году. Занималась домашним хозяйством и бралась за небольшую плату стирать. Бедным студентам из общежития стирала порой и даром: что с них, голодных, возьмёшь?

Бродовы стали отдавать в стирку то, что требовалось кипятить. У них тогда был только примус — неудобно ставить огромный таз, а у земляков — печь, и рядом — большой двор, где можно всё быстро просушить на воздухе. Кипятить же очень требовалось: по Москве скакали тифозные вши, холера наведывалась, да ещё непонятное и страшное поветрие под названием «испанка» гуляло где-то рядом. Чем чёрт не шутит? Надо всё содержать в чистоте.

Когда Николаю дали квартиру с общей ванной комнатой и огромными плитами на общей кухне, необходимость отдавать на сторону отпала: стирай и кипяти, сколько нравится, только очередь соблюдай. Да и возить пришлось бы через полгорода. Однако теперь Николай решил снова прибегнуть к помощи землячки. Его собственного запала хватало лишь на то, чтобы простирнуть носильное бельё.

Николай в двух словах сказал, что случилось с женой. Символически хлебнули водки на помин души, посидели за столом, беседуя о живых.

— Мальчишки как ваши? В школу ходят?

— Старший ходить. Школа тут, на Знаменке. Красивый дом! Такой, с колоннами. Был господский, а нонеча для ребяток вот, — охотно поддержала тему собеседница.

— С колоннами? В глубине, с палисадником? — уточнил Николай.

— Он!

— Знаю. Бывшая усадьба Апраксиных. Там школу открыли? Надо же! Неужели семилетка?

— Сам профессор сыночка отвёл туда.

Университетский профессор за руку отводит сына дворника в школу-семилетку, расположенную в бывшей усадьбе в двух шагах от Кремля! Да здравствует революция! Но Николаю только предстояло узнать информацию, по-настоящему удивительную.

Оказалось, что школа на Знаменке создана для обучения детей, живущих в Кремле. Да-да, дети членов ЦИК и Совнаркома должны где-то учиться. Однако руководители СССР решили, что зазнаваться их чадам не следует. Напротив, они должны быть неотделимы от трудового народа, должны знать и любить его. Поэтому школа ровно наполовину укомплектована учениками самого простого, рабоче-крестьянского происхождения. Вот и сидит парнишка из рязанской глубинки в одном классе с Ниной Подвойской, Наташей Рыковой, ходит по одним коридорам с детьми Свердлова и другими юными обитателями Кремля. Мать рассказала, что ребята очень дружат, после уроков часто бегают в Кремль, в гости к кому-нибудь из одноклассников, а иной раз забегут и на Белинку, во двор университетского общежития — погонять голубей.

Её только беспокоит, что учитель рисования нашёл у её сына способности и стал заниматься с ним и ещё одним мальчиком дополнительно. Платы за занятия никакой не берёт и краски пока что даёт свои, но в будущем придётся покупать, а кому это нужно? Что за дело — художник? Несерьёзно. На беду, сын увлёкся рисованием.

— Пусть учится, пока есть возможность! — убеждённо посоветовал Николай. — Не препятствуйте!