И, наконец, изъяснил ему именно, какое может произойти зло из несоразмерных доходам расходов и сколь нужно удерживать каждого от такового расточения, и дабы всякой по пословице – по одежке протягивал ножки.
После сего великий государь разведал, что секретарь сей подлинно был человек честный, благодарный и в должности своей исправный.
Рассказал Полозов, бывший уже в глубокий старости.
Монарх наказывает обер-секретаря и снова определяет его к должности
Один из обер-секретарей, челоек весьма деловой и знающий законы, пользовался отличною милостию Его Величества. Ведя себя хорошо и исполняя должность свою безпорочно, он прельщён был, наконец, корыстию, и, кривя весами правосудия из взяток, довольно обогатился, построил несоразмерный своему состоянию дом и начал жить роскошно.
Однажды Монарх, от прозорливости которого ничего не могло укрыться, ехал в санях в Сенат. Стоявшие позади саней два денщика, из зависти к обер-секретарю, завели между собою речь о том, как он разбогател, какой построил дом, как его убрал. – «А все знают», – продолжали они, – «что он не из дворян и никаких доходов, кроме жалованья, не имеет. Таково-то, – заключили они, – быть секретарём». Разговор свой вели довольно громко, с намерением, чтобы Государь вслушался в их слова. Монарх, не подавая виду, что понимает их, притворился, будто бы прозяб, и, подъезжая к дому того обер-секретаря, сказал: «Как бы заехать к кому обогреться!», – а, поравнявшись с домом его, примолвил: «Да вот славный дом!» – и велел въехать на двор. Хозяин уже был тогда в Сенате, а хозяйку, приведённую сим нечаянным посещением в смятение и страх, Государь тотчас успокоил милостивым ласковым обращением с нею, сказав: «Не прогневайтесь, хозяюшка, что я заехал к вам обогреться!». Потом похвалил дом их, любовался всеми приборами и просил показать ему все покои и спальню; наконец, поблагодарив её, поехал. Прибыв в Сенат, он сказал о6ep-секретарю, что был у него в доме, который так прибран, что, если б кто имел и тысячу душ, не мог бы иметь лучшего.
По окончании присутствия, Монарх позвал обер-секретаря в особый покой и наедине требовал от него искреннего признания, из каких доходов мог он построить такой дом и так богато убрать его?
К несчастию, обер-секретарю показалось, что он может удовлетворить вопросам Его Величества разными увёртками, относя богатство своё частию к экономии, частию к помощи друзей и проч.
Ничто так не могло прогневить Монарха, как непризнательность. Он из Сената велел ему следовать за собою, и, прибыв в крепость, грозно потребовал от него признания. Видя, так сказать, беду свою, обер-секретарь принуждён был сознаться, что дом свой построил из взяток, и притом сказал, что с кого и за какое дело взял.
– Тебе, – сказал Монарх, – надлежало сознаться во всём в Сенате, не допуская себя до этого места, а из этого видно, что ты никогда бы не сознался, не видя пред собою кнута.
И так, повелев без свидетелей дать ему несколько ударов кнутом, отпустил его домой.
Но так как наказанный, по знанию своему в делах, был нужен Его Величеству, то Государь, приехав чрез три дня в Сенат, спросил о нём, но получил в ответ, что он болен. Монарх, зная тому причину, призвал его вечером к себе во дворец и поручил ему, как обер-секретарю, одно важное дело. Обер-секретарь, упав к ногам Его Величества, представляет, что он, по законам, не токмо не может уже носить на себе звания обер-секретаря, но и считаться между честными людьми, прибавив к тому, что если Его Величеству угодно, чтоб он снова вступил в прежнюю должность, то бы из Монаршего милосердия указал Государь очистить его прикрытием знамя. Манарх, улыбнувшись, сказал: «Дурак, теперь никто не знает, что ты наказан, а тогда всякой узнает, что ты бит кнутом!», – и сделал ему увещание, чтоб он забыл и наказание своё и все проступки свои, за которые наказан, и знал бы: 1) что он прощается не по правосудию и не по милосердию, а единственно по надобности в нём; 2) что, если впредь узнает Он о подобных его бездльничествах, тогда публично его накажет или, смотря по вине, казнит смертию без всякого милосердия.
Злостная шутка