Нарушая заповеди

В попытке себя отвлечь разглядываю бедненький интерьер небольшой комнатушки. Тоска смертная! А смогла бы я здесь жить? Ну-у, если вместе с Ромкой…

От очевидного, но невесёлого вывода меня отвлекает шум в коридоре. Пронзительный женский визг и многоголосые крики. А вдруг там мой Ромка?! Мысли мечутся, расталкивая друг друга, — от навязчивого желания пойти посмотреть до уговоров — не совать свой нос в чужие разборки. Эта общага набита такими субъектами, что подобные звуки наверняка не редкость. Останавливаюсь на варианте — досчитать до ста… Нет — до пятидесяти, а потом посмотреть.

Один, два, три, че…

Дверь с грохотом распахивается, и я от неожиданности и страха вжимаюсь в стену.

— Да пошёл ты, — совсем рядом раздаётся злой голос Ромки и грохот захлопнувшейся двери. — А-а-р-р-р!

Он рычит так страшно, что на мгновение мне хочется быть подальше отсюда. Дура! Это же мой Ромка! Я осторожно выглядываю из-за шифоньера, и к горлу подкатывает тошнота. Ромка стоит посреди комнаты и рычит, сжав кулаки. На одежде кровь, а руки… Окровавленные кулаки выглядят так жутко! Ох, ему же больно!

— Ро-ом… — я встаю и медленно выхожу из укрытия.

— Что ты здесь делаешь? — он рычит на меня, такой чужой и непохожий на моего Ромку.

И взгляд такой дикий и страшный. Он словно не узнаёт меня.

— Ты не позвонил, Рома… Я боялась… — я сама с трудом слышу свой голос.

— Правильно боялась, — он перебивает мой жалкий лепет с таким злом, что я снова сомневаюсь в своём решении прийти сюда. Но лишь на мгновение.

Ромке нужна помощь и ему неприятно, что я застала его в таком виде. Отбрасываю страх и сомнения, пытаюсь быть мягкой, но настойчивой… Я очень стараюсь.

Сопротивляется, рычит, прогоняет… Не уйду! Смотрит, как зверь…

Но ты ведь мой зверь, Ромка! А я твоя самка…

— Сука…

— Но я ведь твоя сука, Рома?

Он в бешенстве, но мне уже не страшно. Я знаю, как успокоить своего зверя.

— Я люблю тебя, — тянусь к нему, глажу, царапаю… Люблю. Очень люблю!

— Зачем ты здесь? — в голосе и взгляде столько злобы…

Неужели?.. Нет, ты не станешь мстить той, кто слабее тебя. Кто искренне тебя любит.

— Чтобы тебе было хорошо, Рома, — я забираюсь ладонью под его футболку, глажу по твёрдому животу.

Его взгляд неуловимо меняется, а на губах появляется кривая улыбка.

— Тогда на колени, малышка, — произносит Ромка, не теряя улыбки, но не прикасается ко мне. — Давай, Ева, на коленочки.

Шутит? Не шутит — ждёт. И никогда не простит…

«Однажды он сорвётся и сделает тебе больно, Лали».

Мне уже больно, пап.

— Почему? Значит, папа был прав, и ты никогда не сможешь меня простить?

Почему я так ошиблась? За что он так со мной? Он же видит, что я перед ним беззащитна… На всё готова!

Говорю, говорю… Плачу… Зачем? Не слышит ведь…

Тебе ведь это не нужно, Ромка. Ты хочешь, чтобы я ползала…

Я опускаюсь на колени, ощущая совершенно иррациональное торжество.

— Этого ты хотел, Ромка? — улыбаюсь и выплёскиваю всё, что чувствую.

Нужны ли ему мои слова? Наверняка нет… Но я хочу, чтобы услышал, как люблю его, как больно мне…

И что плевать мне на его прощение, потому что я не прощу.

68

Едва не споткнувшись о кота, я успеваю через него перепрыгнуть и награждаю наглую животину редким в моём лексиконе непечатным словом. И ещё парочка уникальных слов рвётся с языка, когда впереди я вижу бабищу, которая клеила Ромку в моём присутствии, а потом решила испортить ему жизнь. И мне! Обида внутри дрожит невыплаканными слезами и обжигающей яростью и готова обрушиться на любого, кто пытался влезть между мной и Ромкой.

И как эта вульгарная Наташка могла когда-то показаться мне привлекательной? Мерзкая растрёпанная тётка с отвратительным лающим голосом. И в эту самую минуту она лается с батюшкой Анатолием. Его голоса почти не слышно, но вид у преподобного недобрый. Похоже, он и есть Ромкин гость и собутыльник. А ещё священник называется!

Парочка переговаривается прямо у выхода на лестницу, и первым меня замечает Анатолий. Он окидывает меня удивлённым взглядом и его губы чуть дёргаются в подобии улыбки. Вероятно, привлечённая реакцией собеседника, Наталья тоже смотрит в мою сторону, и уж она не скупится на мимику.

— О-о! А вот и наша доска — два соска! Ну, что, использовали и вышвырнули? — её губы кривятся в тошнотворной улыбке на опухшей зарёванной роже, заставляя мои ладони сжаться в кулаки.

Анатолий пытается отвлечь от меня эту дуру, но, похоже, она обнаружила во мне объект для издёвок и ей ещё есть, что рассказать. Только я не настроена на разговоры.

— А вы как с этим психом предпочитаете… — переплетя руки на груди затявкала эта лахудра, а мне так и не удалось услышать окончание фразы.