Наш человек в Гаване

– Товар с гнильцой, – сказала Беатриса, – надо было мне потребовать скидку.

Она стала распаковывать чемодан Руди, вытаскивая из него части рации, батареи, фотопринадлежности, какие-то таинственные трубки, засунутые в мужские носки.

– Как вы ухитрились все это протащить через таможню?

– А мы и не протаскивали. Вещи привез нам из Кингстона 59200 дробь четыре дробь пять.

– Кто он такой?

– Контрабандист, креол. Занимается контрабандой кокаина, опиума и марихуаны. Разумеется, таможенники с ним заодно. Они и на этот раз полагали, что он провозит обычный груз.

– Сколько нужно наркотиков, чтобы набить такой чемодан!

– Да, нам пришлось-таки раскошелиться.

Переложив в сейф содержимое стола, она проворно убрала в ящики пожитки Руди.

– Рубашки немного помнутся, – заметила она, – что поделаешь.

– Ну и пусть мнутся.

– А это что такое? – спросила она, беря карточки, которые он утром с таким пристрастием рассматривал.

– Моя агентура.

– Вы оставляете карточки на столе?

– Ну, на ночь я их запираю.

– У вас довольно туманное представление о конспирации. – Она взглянула на одну из карточек. – Кто такая Тереса?

– Танцовщица, она танцует голая.

– Совсем голая?

– Да.

– Вам повезло... Лондон хочет, чтобы связь с агентами я взяла на себя. Вы меня как-нибудь познакомите с Тересой, когда она будет не совсем голая?

Уормолд сказал:

– Не думаю, чтобы она захотела работать на женщину. Вы же их знаете...

– Нет, не знаю. Это вы их знаете. А, вот инженер Сифуэнтес. Лондон о нем очень высокого мнения. Что ж, и он, по-вашему, не захочет работать на женщину?

– Он не говорит по-английски.

– А что, если мне брать у него уроки испанского? Это была бы неплохая маскировка. Он такой же красивый, как Тереса?

– У него на редкость ревнивая жена.

– Ну, с женой-то я, наверно, справлюсь.

– Конечно, глупо ревновать человека в таком возрасте.

– А сколько ему лет?

– Шестьдесят пять. К тому же у него брюшко, так что ни одна женщина на него и смотреть не станет. Если хотите, я спрошу у него насчет уроков.

– Это не к спеху. Можно и подождать. Начну, пожалуй, с другого. Профессор Санчес. Когда я была замужем, мне приходилось иметь дело с интеллигентами.

– Он тоже не говорит по-английски.

– Ну, он-то наверно знает французский. А моя мать была француженка. Я свободно говорю на двух языках.

– Не знаю, как у него обстоит дело с французским. Я выясню.

– Послушайте, вам не следовало бы заносить все эти имена на карточки en clair [открыто (фр.)]. Представьте себе, что вами заинтересуется капитан Сегура. Мне бы не хотелось, чтобы с брюшка инженера Сифуэнтеса содрали кожу для портсигара. Просто запишите какие-нибудь приметы под их номерами, чтобы легче было запомнить: 59200 дробь пять дробь три – ревнивая жена и брюшко. Я перепишу все карточки, а старые сожгу. Черт? Где у нас целлулоид?

– Целлулоид?

– Ну да, чтобы побыстрее жечь бумаги. Ах, должно быть, Руди засунул его в рубашки.

– Сколько вы возите с собой всякой дряни.

– Теперь нам надо оборудовать темную комнату.

– У меня нет темной комнаты.

– В наше время их нет ни у кого. Я была к этому готова. Вот шторы и красный фонарь. Ну, и, конечно, микроскоп.

– Зачем нам микроскоп?

– Для микрофотографии. Видите ли, если случится что-нибудь действительно срочное, о чем нельзя будет сообщить в телеграмме, а Лондон ждет от нас непосредственных донесений, минуя Кингстон, – это сэкономит время. Микрофотографию можно послать обыкновенным письмом. Вы приклеиваете ее вместо точки, а там письмо держат в воде, пока точка не отклеится. Вы ведь, наверно, пишете домой? Деловые письма посылаете?

– Деловые письма я посылаю в Нью-Йорк.

– А друзьям или родственникам?

– За последние десять лет я как-то ото всех оторвался. Кроме сестры. Впрочем, к рождеству я посылаю поздравительные открытки.

– А если нам некогда будет ждать рождества?

– Иногда я посылаю марки маленькому племяннику.

– Вот-вот, как раз то, что надо! Можно наклеить микрофотографию на оборотную сторону одной из марок.

Руди поднимался по лестнице, сгибаясь под тяжестью складной кровати, и картина на этот раз была добита окончательно. Беатриса и Уормолд вышли в соседнюю комнату, чтобы освободить ему место; они уселись на кровать Уормолда. Послышался стук и лязг, потом что-то разбилось.

– Руди у нас такой неуклюжий, – сказала Беатриса. Окинув взглядом комнату, она добавила: – Ни одной фотографии. Никаких следов личной жизни.

– Да, мне в этом смысле нечем похвастать. У меня вот только Милли. И доктор Гассельбахер.

– Лондон не одобряет доктора Гассельбахера.

– А ну его к черту, ваш Лондон, – отозвался Уормолд. Ему вдруг захотелось рассказать ей о разгроме, учиненном в квартире доктора Гассельбахера, и о конце его бесплодных опытов. Он сказал: – Такие люди, как ваши дружки в Лондоне... Простите. Вы ведь одна из них.

– И вы тоже.

– Да, конечно. И я тоже.

Руди крикнул из соседней комнаты:

– Готово!

– Мне бы хотелось, чтобы вы не были одной из них, – сказал Уормолд.

– Жить-то ведь надо.

– Это не настоящая жизнь. Все это шпионство... Шпионить за кем? Тайные агенты раскрывают то, что и так знают все на свете...