Наш общий друг. Часть 2

Въ этотъ разъ Софронія говорила такъ искренно, что даже сочла за нужное нагнуться и поцловать свою собесдницу. То былъ Іудинъ поцлуй, ибо, еще сжимая руку Беллы посл поцлуя, она думала: «Ты достаточно показала себя, тщеславная, безсердечная двчонка, въ конецъ испорченная сумасбродствомъ глупаго богача; я вижу, что мн незачмъ тебя щадить. И если мой супругъ, который подослалъ меня къ теб, придумаетъ ловкій планъ, чтобы тебя сдлать своей жертвой, ужъ я, конечно, не стану ему въ этомъ мшать». А Белла въ эту самую минуту говорила себ: «Отчего я въ вчной вражд сама съ собой? Зачмъ я разсказала, точно повинуясь чьему-то внушенію, то, что слдовало бы скрывать, какъ я сама это сознаю? Зачмъ я сближаюсь съ этой женщиной вопреки тому, что мн шепчетъ мое сердце?»

Какъ и всегда, не прочла она отвта въ своемъ зеркал, когда, возвратившись домой, обратилась къ нему съ этими вопросами. Можетъ быть, посовтуйся она съ кмъ-нибудь другимъ, лучшимъ оракуломъ, она бы получила нужный отвтъ, но этого она не сдлала, а потому событія пошли своимъ чередомъ.

Былъ одинъ пунктъ, находившійся въ связи съ наблюденіями, которыя Белла производила надъ мистеромъ Боффинъ, — одинъ вопросъ, который очень ее занималъ, а именно: наблюдалъ ли за Боффиномъ его секретарь и замчалъ ли, какъ она, совершавшуюся въ немъ перемну? Ея крайне ограниченныя сношенія съ Роксмктомъ затрудняли для нея разршеніе этой загадки. Теперь все ихъ знакомство сводилось къ соблюденію необходимаго этикета передъ Боффинами, во избжаніе подозрній, а если когда-нибудь имъ случалось остаться однимъ съ глазу на глазъ, онъ тотчасъ же уходилъ. Онъ былъ почтителенъ со своимъ принципаломъ, но что бы ни говорилъ ему мистеръ Боффинъ, лицо его оставалось неподвижнымъ, какъ стна, — такъ хорошо онъ научился владть собой. Чуть-чуть сдвинутыя брови, не выражавшія ничего, кром механическаго вниманія, да плотно сжатыя губы — можетъ быть, нарочно для того, чтобы удержаться отъ презрительной улыбки, — вотъ все, что видла Белла съ утра до вечера изо дня въ день, недлю за недлей, — всегда и неизмнно одно и то же лицо, какъ лицо статуи.

Хуже всего было то (и выходило оно какъ-то само собой и было «нестерпимо досадно», какъ жаловалась сама себ Белла со свойственной ей запальчивостью), что къ ея наблюденіямъ за мистеромъ Боффиномъ непремнно примшивались наблюденія за Роксмитомъ. «Неужели онъ и на это не сморгнетъ? Не можетъ быть, чтобъ даже это не сдлало на него впечатлнія». Такіе и подобные вопросы Белла задавала себ такъ же часто въ теченіе дня, какъ часто смняются во дню часы. Нтъ никакой возможности добраться до правды: всегда одно и то же каменное лицо.

«Неужели онъ такъ низокъ, что способенъ продать всегда себя за двсти фунтовъ въ годъ?», думала Белла. «А почему бы и нтъ? Не онъ одинъ: для многихъ весь вопросъ лишь въ цн. Мн кажется, и я продала бы свою душу, если бъ мн дали хорошую цну». И въ сотый разъ воевала она такимъ образомъ сама съ собой.

Такая же непроницаемость, хоть и другого сорта, лежала и на лиц мистера Боффина. Прежнее простодушіе этого лица притаилось гд-то въ уголк за выраженіемъ хитрости, подчинившей себ даже его врожденную доброту. У него и улыбка стала какая-то хитрая, точно онъ изучалъ въ свое назиданіе улыбки на портретахъ своихъ скупцовъ. Если не считать случайныхъ вспышекъ раздраженія и грубыхъ выходокъ хозяина, заявляющаго о своихъ хозяйскихъ правахъ, его добродушіе оставалось при немъ, но съ недостойною примсью подозрительности. Даже въ минуты веселья, когда глаза его блестли и лицо улыбалось, онъ сидлъ въ какой-то напряженной поз, обхвативъ себя обими руками, какъ будто ему хотлось спрятаться ото всхъ и нужно было всегда пребывать въ оборонительномъ положеніи.

Наблюдая эти два лица и чувствуя, что такое воровское занятіе должно оставить отпечатокъ на ея собственномъ лиц, Белла скоро пришла къ заключенію, что изъ нихъ четверыхъ ни у кого нтъ открытаго, естественнаго лица, кром мистрисъ Боффинъ. Ея лицо не утратило своей простоты выраженія оттого, что теперь оно не сіяло весельемъ, какъ прежде, врно отражая написанными на немъ тревогой и печалью каждую черточку перемны въ золотомъ мусорщик.

— Роксмитъ, — заговорилъ мистеръ Боффинъ однажды вечеромъ, когда они занимались какими-то счетами въ его комнат, гд въ этотъ часъ обыкновенно собиралась вся семья. — Роксмитъ, я слишкомъ много трачу, долженъ вамъ сказать. Или, пожалуй, вы слишкомъ много тратите за меня.

— Вы богаты, сэръ.

— Нтъ, я не богатъ, — сказалъ мистеръ Боффинъ.

Рзкость отвта почти подразумвала, что секретарь лжетъ. Но это не вызвало никакой перемны въ его неподвижномъ лиц.

— Говорю вамъ, что я не богатъ, — повторилъ мистеръ Боффинъ, — и не хочу, чтобы мн говорили противное.

— Вы не богаты, сэръ? — переспросилъ секретарь съ разстановкой.

— А хоть бы и богатъ, такъ это мое дло, — отрзалъ мистеръ Боффинъ. — Я не желаю швырять деньгами зря, какъ того хотлось бы вамъ или кому-нибудь другому. Вамъ самому не понравилось бы такое швырянье, будь эти деньги ваши.

— Увряю васъ, сэръ, что даже въ этомъ невозможномъ случа я…