Наши домашние дела

Петербургъ за мною; я въ третьеклассномъ вагон николаевской желзной дороги. Въ сосднемъ отдленiи небольшая артель молодыхъ рабочихъ поетъ псню, изъ рода тхъ псенъ, о которыхъ цыгане пишутъ въ афишкахъ: "веселая, хоромъ". Мудрено вслушаться въ смыслъ словъ этой псни, но легко почувствовать смыслъ звуковъ. Это пньё — выраженiе безотчетно-веселой минуты въ прiятельскомъ кружк; поется подъ влiянiемъ недавней легкой выпивки, со всмъ упоенiемъ пнья, какъ видно по сдвинутымъ совсмъ на-бекрень шляпамъ и по взаимнымъ похлопываньямъ лнивою, полуразслабленною рукою по плечу другъ друга. Кончилась псня, и вмсто рукоплесканiй или иныхъ одобрительныхъ знаковъ, послышались два-три голоса: "Ай-да молодцы!" Вотъ и все… Вотъ и все, чт`o я вынесъ изъ третьекласснаго вагона Николаевской желзной дороги. Немного, правда; но чт`o-жъ длать? Хотлось-бы разговориться, да нужно особенное умнье, чтобы разговориться съ русскимъ человкомъ: заговорите неумючи, онъ все будетъ отвчать полусловами, да посл каждаго полуслова обмривать васъ полнымъ, открытымъ взглядомъ съ головы до ногъ. Эти взгляды не смущаютъ, а только затрудняютъ неумющаго собесдника; за ними слышится мысль: "А кто тебя знаетъ, какой ты человкъ и чего отъ меня хочешь"! Тутъ казалось-бы стоитъ только никмъ и ничмъ не прикидываться, а явиться самимъ собой, чтобы прiобрсть доврiе и развязать языкъ русскаго человка. Но и это не всегда такъ: явится иной тмъ, чт'o онъ есть, т. е. наблюдателемъ; наблюдаемый субъектъ почувствуетъ это инстинктивно — и сожмется… Словомъ, тутъ нужно умнье, которое не у всякаго изъ насъ найдется въ достаточномъ количеств.

Желзная дорога въ сторон. Мы на Волг, на пароход общества «Самолетъ». Это не та Волга, о которой поется псня и которая прозывается широкимъ раздольемъ

; это верховая Волга, скромная, одинокая рка, еще не принявшая въ себя подручныхъ, питающихъ ее ркъ. Тихо идетъ по ней пароходъ съ стоящимъ на носу мужичкомъ, по временамъ опускающимъ въ воду длинный шестъ, раздленный на разноцвтные футы, и мрно восклицающимъ: "Че-ты-ре!.. Три съ половино-ой!.. Три!.. Два съ половино-ой!.. Два"!.. При послднемъ восклицанiи нашъ ходъ прекращается; все сущее на пароход поднимается съ напряжоннымъ вниманiемъ; все чего-то ждетъ… «Три»! слышится съ носа… «Че-ты-ре»! Колесы снова шумятъ, все успокоивается; шестъ раздленный на футы убирается на бортъ. Прошолъ часъ, другой, — и опять та же исторiя. Плыли мы безъ особенныхъ приключенiй, видли между пассажирами г. Ноздрева, господина всмъ знакомаго, и уврились, что этотъ господинъ еще не скоро выведется на Руси и даже переродится не скоро. При самомъ конц плаванiя случилось однако съ нами маленькое приключенiе, начало котораго восходитъ къ пребыванiю нашему въ Петербург. Разскажемъ это приключенiе.

Въ Петербург прочли мы въ газетахъ, что обществу «Самолетъ» явилась конкуренцiя со стороны общества «Дружина», и потому «Самолетъ», кром пароходовъ, отходящихъ изъ Твери ежедневно въ шесть часовъ утра, назначилъ въ нкоторые дни экстренные рейсы по понижоннымъ цнамъ, и что эти экстренные пароходы отходятъ въ два часа пополудни. Пассажирскiе позды желзной дороги, какъ извстно, приходятъ изъ Петербурга въ Тверь въ двнадцать часовъ дня, и мы подумали, что гораздо удобне ссть на пароходъ черезъ два часа по прiзд, нежели ждать въ Твери слдующаго утра; притомъ и понижонныя цны — вещь весьма удобная и прiятная. Прочли мы также въ газетахъ, что за всякими свденiями о движенiи пароходовъ общества «Самолетъ» можно обращаться въ петербургскую контору общества, находящуюся въ Стремянной улиц въ дом Богданова. Идемъ въ домъ Богданова, и контора намъ объявляетъ, что экстренные пароходы ходили когда была высока вода, а теперь (это было 17 iюня) уже не ходятъ. Длать нечего, простились мы съ мечтою о понижонныхъ цнахъ и безъ нея ухали изъ Петербурга. На тверской станцiи желзной дороги сдали свои пожитки въ контору пароходства, взяли билетъ на слдующее утро, и дождавшись урочнаго часа, поплыли. Плыли, какъ сказано выше, благополучно, плыли долго-ли коротко-ли, наконецъ достигли пристани, гд слдовало намъ сойти на сушу. Предъявляемъ билетъ на пожитки; начались поиски, поиски дружные, усердные; но — пожитковъ на пароход не оказалось. Произошло великое смятенiе, къ счастiю продолжавшееся недолго. Обыскавъ вс люки и склады на палуб, капитанъ парохода самъ, своей особой, сбжалъ на пристань и увидвъ стоящаго тамъ, опершись на перила, мужичка, должно быть ему извстнаго, обратился къ нему съ торопливымъ вопросомъ:

— Не принимали ли вещей?

— Приняты вещи, отвчалъ мужичокъ, слегка поправивъ на голов шляпу.

— Чт'o жъ ты молчишь? восклицаетъ капитанъ, съ нкоторымъ украшенiемъ въ слог.

— А чт'o жъ мн говорить, коли не спрашиваютъ?

— Да вдь видишь… тутъ ищутъ, безпокоятся, а ты стоишь разинувъ ротъ… вотъ я тебя!

— Поди-тка, попробуй!.. За чт`o? ты еще спасибо скажи, что взяли да прибрали вещи; а то: чт`o молчишь! Почемъ мн знать, о чемъ вы тамъ безпокоитесь?

— Да гд же вещи? спросилъ я.

— У насъ въ гостинниц.