Наши домашние дела

"…Пть псни весн и любоваться луной или описывать райскiе сады въ то время, когда жизнь путается въ тысяч разныхъ противорчiй, значитъ тоже чт'o утшать голоднаго картиной богатаго пира. Не водите насъ къ Шиллеру на луну, не уносите насъ за облака, въ чертоги радостей и мира: распутайте сперва наши пути, облегчите насъ, посмотрите сперва на то, гд? и к`aкъ живемъ мы, и дайте намъ то, чт'o нужно. Далеко намъ еще до мiра правды, когда предъ нами поле взятокъ, ханжества, низкопоклонничества, раболпства. Далеко намъ до героевъ добродтели, когда еще какой-нибудь членъ откупа можетъ остановить васъ, отвести въ часть и пожалуй сдлать что-нибудь хуже. Очистите сперва эти травы, излечите сперва наши раны, а тамъ и длайте чт'o хотите… Впрочемъ въ послднее время защитники теорiи

искусства для искусства уже и сами стали сознавать свою несостоятельность, но имъ только какъ-то совстно отказаться заразъ отъ своего взгляда, и вотъ они прибгли къ премудрому правилу, издавна, только къ-несчастiю неизвстно кмъ придуманному: "держись середины". Они согласны, что теорiя искусства для искусства немножко смшна и пуста, но въ тоже время думаютъ, что и признать искусство лишь отраженiемъ жизни общества — неловко, и потому говорятъ: искусство есть соединенiе того и другого. Выводъ, какъ видите, недуренъ: нтъ ничего легче, какъ т'aкъ ршать дло. Но бда-то въ томъ, что хоть середина и зовется золотою серединой, но признанiе ея обыкновенно никогда и не вело и не ведетъ къ толку, а въ настоящемъ случа, оно просто тоже чт'o соединенiе масла съ водой", и пр.

Боже мой! да вдь мы это уже давно слышали, и вы сами врно уже объ этомъ говорили, потомучто объ этомъ говорили вс и говорить перестали! Какую вы еще теперь нашли теорiю

искусства для искусства? какiя нашли вы крайности и середину? Оставьте искусство съ его законной свободой творить, а главное — закройте хоть на минуту ваши книжки, разстаньтесь въ вашимъ душнымъ кабинетомъ, выходите на свжiй воздухъ, загляните въ мiръ дйствительной жизни. Сдлайте это, и тогда не можетъ быть, чтобы во всемъ вашемъ дн, во всемъ этомъ мiр не нашлось ни минутки, ни уголка, гд-бы не торчали передъ вами призраки откупщиковъ, взяточниковъ, ханжей и низкопоклонниковъ. Если бы въ самомъ дл дйствительная жизнь всхъ

и каждаго

была въ такой ужасающей степени опутана этими травами, какъ опутало ее ими ваше кабинетное воображенiе, то ни одному честно-думающему и честно-чувствующему человку невозможно было бы ни жить, ни шагу ступить, — заглохло бы всякое доброе движенiе. Представьте-же себ человка, которому судьба вздумала послать такое неслыханное счастье, что живетъ онъ мсяцъ, живетъ и нсколько мсяцевъ, ни разу не столкнувшись ни съ откупщикомъ, ни съ ханжой, ни съ взяточникомъ; а вдь падаютъ-же въ теченiе этихъ мсяцевъ ему на душу какiя-нибудь впечатлнiя и — вообразите, что эти впечатлнiя свтлыя, даже вдохновляющiя… Куда прикажете ему дваться съ ними? Прятать что-ли отъ всего свта божьяго? Потомучто вы не позволяете водить васъ къ Шиллеру, а приглашаете всхъ къ г. — бову, гонителю искусства для искусства. Между тмъ эти свтлыя впечатлнiя пришли изъ той же дйствительной жизни, въ которой ростутъ и сказанныя «травы», но которая на столько сложна, что не исчерпаешь ея четырьмя словами: откупщикъ, взяточникъ, ханжа и низкопоклонникъ; изъ той дйствительной жизни, которую вы изволили забыть, занявшись одной вычитанной въ книжк идейкой о существующихъ общественныхъ противорчiяхъ, да забывши дйствительную жизнь, вообразили какую-то теорiю, которою будто-бы искусство должно руководствоваться въ выбор предметовъ для своего творчества.

Согласитесь-же, читатель, что человку запертому въ четырехъ стнахъ, въ сообществ печатныхъ книжекъ и листковъ, но еще не совсмъ утратившему чутье къ жизненной правд, очень естественно, подъ влiянiемъ двойной духоты — отъ горячей уличной пыли и книжной мудрости, пожелать, и пожелать страстно, выйти хоть на время изъ этой духоты и освжить забитую голову подъ непосредственнымъ дыханiемъ текущей жизни. Пишущiй эти строки очень радъ, что ему пришлось испытать въ себ это желанiе и… исполнить его, — радъ тмъ боле, что иначе можетъ-быть онъ принужденъ былъ-бы остаться во все время бесды съ вами въ невеселомъ настроенiи, выразившемся въ предыдущихъ строкахъ; онъ радъ, что теперь можетъ впечатлнiя отъ прочтеннаго перемшать съ впечатлнiями отъ видннаго и слышаннаго непосредственно. Чт`o выдетъ изъ этой смси и займутъ-ли васъ наши впечатлнiя — не знаемъ, но знаемъ наврное, что въ словахъ нашихъ не будетъ «фальши», что не скажемъ мы ни одного слова изъ постороннихъ, чуждыхъ вамъ побужденiй, не скажемъ ни слова съ какой-нибудь задней, до васъ не касающейся и недостойной васъ мыслью. Мы не боимся, что вы намъ не поврите, потомучто ваше собственное чувство васъ не обманетъ…