Наши в ТАССе

Свою вину он усугубил ещё и тем что, уходя, как-то по нечайке цапнул бутылку кагора.

Это дало Лидии повод заявить:

– Ты не в дом – из дому всё тащишь! «Его выбросило на обитаемый остров и через полгода остров стал необитаемым». Разве это не про таких, как ты, писалось в одной газете? Л-ладно… Переживу. Всё питьё, что снесли и не выпили гости, я сплавила Верке в магазин. Осталась я с барышом.

Он обнял гитару, вальнулся на бок и тут же заснул. Как отрубился.

Я не хочу его будить. Маленького, обиженного, незлобивого. Я снимаю с него «гумовские» башмаки, накрываю его одеялом и на цыпочках выхожу из комнаты.

Лёгкого тебе сна, горький старый мальчик.

30 сентября

Вернулась Аккуратова из отпуска. Привезла на себе пуд солнца. На весь год!

На неё смех напал. Всё утро грохочет.

– Может, закроемся? – спросила она.

Гробовое молчание было ей ответом.

Она прожгла к окну и закрыла.

Татьяна села редактировать. Оставила авторский заголовок «Лесная архитектура завода».

Медведев насупился:

– Разве архитектура может быть зелёной? Можно сказать: зелень и архитектура завода. Но нельзя сказать: зелёная архитектура.

– Можно! – пробормотала Ия, зевая. – Например, зелёная тоска.

2 октября

Смехота

Чужие деньги считать неприлично, а свои – грустно.

В.Зуев

Больнее всего, когда бьют рублём.

А.Вансович

В коридоре меня перехватил Беляев:

– Распишись!

И протягивает какой-то листок.

– За что расписаться-то?

– Что переводишься в литсотрудники на 120 рэ. Это общий список. Ты не один.

– Я подумаю.

– Подумай. Не подпишешь – автоматически вылетишь из сотрудников ТАССа.

Мда-с… У всякого додика своя методика. Спесивый пендюк Колесов – пальцы веером, спина шифером! – уже целый год навязывает свою идиотскую перестройку. И соль её в том, чтоб всех редакторов перевести в литсотрудники. А зачем? Какой смысл?

Вот этого никто и не знает. И сошлись на одном.

Колесов – главный редактор главной редакции союзной информации. И вокруг на этаже тьма-тьмущая рядовых редакторов.

Разве это порядок?

Кто я, пан Коляскин? И кто они? Но все мы редакторы!

Это непорядок! Редактор должен быть один! Я! Главный! Коляскин! А их не должно быть. Пусть перескакивают в литсотрудники. В общее стадо. В общак.

Иной причины пертурбации так никто и не доискался.

Я к Медведеву:

– Беляев велит расписаться. В новой должности я теряю тридцать пять рублей. Чистыми у меня будет выходить одна смехота.

– Ничего. Будешь писать. Будешь получать не менее двухсот.

И я расписался.

8 октября

Краснопресненское овощегноилище

С вечера я оставил репродуктор включённым, и в шесть он заговорил. Разбудил меня.

Я натянул старую анохинскую рыжую рубаху и полетел в ТАСС. Славь Бога, не опоздал. Как раз поспел к отходу автобуса на Краснопресненское овощегноилище.[130]

Едем.

Молодые. Беззаботные.

– На базе есть хорошая столовая, – поясняет условия работы наш старшой Мартыненко.

– Вопрос на засыпку. А коньяк там есть?

– Коньяк, мышьяк и прочий як надо брать с собой. А вы не догадались?

– Мазилы! – слышен глухой шлепок кулака в ладошку.

– Работать придётся мало. Три-четыре часа… Хорошенько… И по домам! Разгрузили вагон и хватит! На месте я выдам вам халаты и перчатки. Вернёте их потом Макарову. Этот начальник хозчасти такой скупердяй. Если не вернёте, рыдать будет!

– Мы не позволим, чтоб он проронил хоть слезинку!

База.

Сколько здесь добра с полей! Вся Россия съехалась сюда, киснет под дождём. И ждёт нас.

Мы хмелеем от увиденного.

За монбланами фруктов, овощей в ящиках мы натыкаемся на громадные бочки.

Гусь из ГРИДЗа[131] валит одну бочку на бок, вспрыгивает на неё и пляшет папуасом, вереща:

– Не пустая! Не пустая!

– А с чем?

«Папуас» спрыгивает с бочки, вырывает затычку.

Ему подают высокий пластмассовый стакан. В него радостно журчит из бочки что-то красноватое.

– Ну, кто смелый?

Все жмутся. Боятся пить.

Тогда «папуас», пошатываясь со вчерашнего буревестника,[132] широким жестом со стаканом обводит всех:

– Я пью и умираю за вас, братие!

Он осушает стакан. И не падает. А улыбается:

– Соковый полуфабрикат! Там, – стучит себя стаканом по животу, – будет фабрикат.

Все слетаются к бочке. Наваливаются керосинить.

Уже захмелелый парень побрёл меж бочек со шкворнем и протыкает их. Из бочек бьют тонкие струйки. Смельчаки ложатся под струи, ловят их ртами.

За парнем со шкворнем спокойно ходит флегматичный мужичок с базы и молча забивает дыры. Скоро это ему надоедает. Он поднимает топор на изготовку и тихо говорит нашему гусю:

– Вот так и буду я весь день ходить за тобой? Ты – открывать, я – заколачивать? Мне что? Мне не жалко… Да потра́витесь. Сырец ведь недоработанный.

У наших мигом скукоживается интерес к бочкам.

Все двинулись к вагонам.

По пути уминают виноград, дыни.

Мне захотелось арбуза и я подбежал к пятачку за забором. У входа солдат с ружьём говорит:

– Не я тут главный, а она, – и показывает на девушку.

Я с поклоном:

– Здравствуйте, главная девушка!

Мне в ответ сердитое:

– Здесь нет девушек!