Наши в ТАССе

– Я понимаю, вас мало и те нараздёрг. Ну тогда кто есть… Платите дань арбузами.

– Выбирай один.

Я выбрал. А второй мне подал солдат в дырку в заборе.

Увидев меня, сидевшие на бочках парни и мучившиеся привялыми дынями, повскакивали, выстроились по росту и взяли под козырёк.

Они рады толстым арбузам и немного моей проворности.

Наконец подали наш вагон с картошкой в сетках.

Мы, двадцать гавриков, выстроились двумя цепочками у двух окон с желобами и передавали друг другу сетки.

Вкалывали по-честной со смехом, с шуточками.

Когда мы разгрузили полвагона, наш вагон куда-то угнали. Просят начинать разгружать второй вагон.

Тут начались идейные шатания. Одни поехали кататься в полуразгруженном вагоне. Другие начали сбрасываться по вшивику.

Самые стойкие не стали расставаться со своими рублями. Я тоже.

Нестойкие под предводительством предместкома Серова ушли в ресторан заканчивать трудовой день.

А стойкие напекли у мачты картошки и, чумазые, ели эту бульбу.

Витя Козулин подал мне бутерброд с колбасой. Я не хотел брать. Он сердито вложил мне бутерброд в руку:

– Ешь, старик, ешь. Я знаю, какой ты сытый. Вкалывал ты на совесть.

Он говорил и мне становилось жалко себя. Я опустил голову, боясь, что он увидит рвущиеся наружу слёзы.

11 октября, суббота

БР-Р-Р!..

Три дня мы добросовестно вламывали на базе. Сегодня последний день.

– Ноне, – велит старшой Мартыненко, – не работать. А делать видимость.

Всепожалуйста!

С Мишей Озеровым – мы оба рыжие, – на тачке катаем по хранилищу друг дружку попеременке.

Миша философствует:

– Вот, старичок, какие перепады жизни. Полнедели таскал картошку, а в понедельник поеду сопровождать по стране вьетнамского премьера.[133]

А что если вот в таком виде, как сейчас, прикадрить какую деву? Как отнесётся? Шарахнется? Представиться строителем?.. И вчера я подкатился к одной цыпе. Она серьёзно отнеслась. Даже телефон дала. Я представился работягой-студентом. Нашёл на свой хвост приключение. Зачем мне это? Как от неё отбояриться? Я ж уже при жене. Просто не буду звонить…

– Такое не обсуждается.

В одиннадцать сбрасываемся по рублю.

По жребию мне выпало бежать в магазин. Для себя и тоже непьющего Миши беру бутылку сладкого пунша, для прочих граждан – водку.

Выпили за здоровье госпожи овощной базы. За здоровье каждой сетки с картошкой, которую мы разгружали.

Показалось мало. Едем к Мише домой.

У Миши все организованно набросились на его спирт, привёз из командировки в Заполярье.

Ваня Новиков хряпнул полный стаканище чистого спирта и окаменел с открытым ртом, застыли губы трубочкой. Все переполошились. Не мгновенный ли это каюк?

Но, славь Бога, всё обошлось.

Через минуту Ваня торжественно заулыбался, поглаживая живот:

– Пошёл, братцы! Пшёл!

Полный стакан чистого тут же кинул за себя и Саша Ржешевский.

Молодая интеллигентная чета Озеровых натянуто радовалась умению гостей истреблять спирт.

Было выпито всё (и ликер), не считая воды в трубах.

Ваня сказал:

– А теперь, старики, я ж-желаю… к… Серёге…

– И я ж-жалаю! – заявил Ржешевский.

Они пили чистый спирт, они герои. Как не уважить?

И мы всем колхозом побрели к Есенину на Ваганьковское.

По пути Серов отчитал старика, которого вела под руку от Ваганькова молодка:

– Чего ты лыбишься, старый пим? Она водила тебя в магазин при кладбище, сняла с тебя мерку на гроб. Ей нужен каменный стояк, чтоб стоял ох, а ты скрючился в четыре погибели!

Старик побледнел и молча вобрал голову в воротник.

Компания наскребла рупь с гачком, взяла бутылку краснушки и потащилась к могиле Есенина.

На нашем жизненном пути встретилась церковь. Пьяно растопырив руки, зарулили в церковь.

У входа старушка продавала свечи.

Перед нею Ваня с пристуком поставил бутылку на лавку:

– Мать! Нас пятеро. За одну красненькую дать пять беленьких! – потребовал Ваня и указал на стоявшие на подносе свечи.

– На спирт не обмениваем, – сухо обронила старушка.

– Ха-ха-ха! – заржал Ваня. – Так я тебе и отдам! Так я и не могу себе свечку поставить? Одну! А вот ей аж три! – сердито ткнул он пальцем в старушку в гробу. У её изголовья горели три тоненькие свечечки. Старушку принесли сюда отпевать.

Ваня деловито обошёл гроб. Остановился у ног.

– Сурьёзная бабка. Даже не моргнула в ответ. А тапки… Старые, подсиненные… Хоть бы ну не позорилась!..

Он взял тапочку за носок, чуть приподнял ногу покойницы.

Стоявшие вокруг гроба старушки зашикали.

– Ба-бы! Ти-хо! – громким шёпотом востребовал Ваня.

Заливаясь краской, я толкнул его в локоть:

– Вань! Уважь старых людей. Идём отсюда…

– Ка-ак? Он, – взгляд на размахивающего кадилом попа, шёл нам навстречу, – он тут разгуливает, портит воздух, и я – отсюда? Я прижму его к порядку! А м-может, ещё и пятнадцать суток припаяю! Мешает нашей старшей смене культурно отдыхать! Ты слышишь вонь? Его работка! Иди, иди сюда, – поманил Ваня батюшку пальцем. Но руку Ваня почему-то забыл поднять выше своего кармана.

Вряд ли батюшка видел зов пальца Вани. Однако на всякий случай не подошёл к нам ближе по людскому коридору, в конце которого стоял гордый Ваня. Батюшка торопливо свернул в толпу.