Наследие войны

Кабайя хотел уничтожить тела. Он выстроил скваттеров в ряд. Один за другим они должны были подойти к месту, где лежали эксгумированные гниющие тела.

Один из людей Кабайи вручил каждому по мачете. Им было приказано отрубить кусок тела перед ними - палец на ноге, кончик пальца, ухо, кусок жира и кожи или кусок студенистого мяса. Затем им велели взять вонючий, гноящийся кусок, который они вырезали, и прижать его ко рту, как какую-нибудь дьявольскую облатку для причастия.

- Нарушите обет молчания, и ваша плоть будет испорчена подобным образом, - сказал Кабайя скваттерам.

Осколки оскверненных тел Джозефа и Мэри были собраны и отнесены в ближайший лесок, где они были разбросаны как падаль для животных, птиц и насекомых. В течение нескольких дней от жертв Кабайи не осталось и следа. Без трупов, доказывающих смерть, против него не было бы никакого дела. Он мог быть спокоен.

Скваттеры не сомневались, что Кабайя, не колеблясь, снова убьет и подвергнет пыткам. Никто не рассказал всей истории случившегося тому, кто мог бы сообщить об этом в полицию. Но люди не могут не разговаривать между собой. Рассказы распространялись, хотя и не более чем смутные, кошмарные слухи.

В течение многих месяцев среди туземцев и колонистов ходили разговоры о причудливых церемониях, на которых произносились страшные клятвы. На них были вышиты новые истории, часто преувеличенные и искаженные, о ритуальных убийствах и каннибализме.

Люди, ответственные за эти ужасные вещи, называли себя мухиму, ‘важные’.

Но у белых поселенцев было другое название для мятежников. Они называли их Мау-Мау.

***

Шафран и Герхард смешались с толпой людей, толпившихся во дворе перед зданием Уилкинса в Университетском колледже Лондона. Каменные ступени, поднимавшиеся к классическому портику, десять могучих колонн, охранявших вход, и купол, возвышавшийся за ними, были покрыты сажей и копотью, как и любое другое здание в Лондоне. Но ничто не могло умалить внушительного великолепия этого учреждения. И напряжение жизни в стране, все еще страдающей от нормирования и строгой экономии, спустя шесть лет после войны, которую она якобы выиграла, не могло омрачить радость на лицах собравшихся там семей.

Это был выпускной день для студентов-медиков университета, момент, когда гордые родители могли похвастаться, что их ребенок получил квалификацию врача. Пока медики выходили из здания в своих докторских халатах и бархатных шапочках с кисточками, сжимая в руках дипломы и оглядывая двор в поисках своих семей, Шафран не сводила глаз с одного конкретного студента.

‘По крайней мере, его будет легко заметить, - заметил Герхард.

Большинство новоиспеченных медиков были белыми. Среди них было немного азиатов. Но людей африканского или карибского происхождения можно было пересчитать по пальцам одной руки.

- А вот и он! - воскликнула Шафран, увидев молодого человека в очках, высокого, стройного телосложения и темной коричнево-черной кожи, характерной для нилотских племен Восточной Африки. - ‘Бенджамин!’ закричала она, отчаянно размахивая рукой.

Герхард смотрел на него с веселой улыбкой. Редко можно было увидеть, чтобы Шафран действовала с таким девичьим энтузиазмом. Но ведь, подумал он, Бенджамин - сын Маниоро. Леон Кортни оплатил ему обучение в Лондоне. И хотя она была на несколько лет старше его, без единой капли общей крови, Шафран чувствовала себя так же сильно, как любая старшая сестра в большой день их младшего брата.

Бенджамин увидел их, и его лицо осветилось широкой улыбкой, когда он помахал в ответ. Но что-то отвлекло его. Он поднял руку, чтобы сказать: "Держись",’ и бросился вниз по ступенькам.

‘Хм ... Есть кое-кто поважнее тебя,’ сказал Герхард.

Шафран улыбнулась. - Не могу дождаться встречи с ней.

Через пять минут они выяснили, из-за чего поднялась суматоха.

- ‘Боже, она восхитительна, - заявила Шафран.

‘Конечно, - согласился Герхард, когда черное видение в желтом шелковом сарафане подошло к ним с кошачьей грацией крадущегося леопарда, подняв голову с царственной осанкой принцессы. Герхард чувствовал, что она в любой момент может поднять руку в белой перчатке и пренебрежительно помахать бледнолицым британцам, которые, разинув рты, смотрели, как она проходит мимо.

Герхарду она показалась африканской версией Венеры Боттичелли. У нее был высокий лоб с вьющимися черными кудрями, а не золотистыми локонами; идеально изогнутые брови, но с глубокими карими глазами, а не бледными; нос такой же тонкий, но губы полнее и чувственнее.

Герхард прожил пятнадцать лет в беспрерывной нацистской пропаганде о превосходстве арийской расы. Один взгляд на эту женщину доказывал, какой нелепой бессмыслицей она была.

Шафран встретила Бенджамина бурными объятиями.

- ‘Бенджи! Я так горжусь тобой!

Герхард видел потрясенные лица окружающих. Люди не привыкли, чтобы респектабельные белые женщины обнимали черных мужчин.

- ‘Шафран, позволь представить тебе мою невесту, Вангари Ндири, - сказал Бенджамин с манерами столь же безупречными, как и его знание английского.