Наследник

— У нас не царство Божие на земле, — сказал он с тихой ненавистью, — не воевать мы не можем. Он всем уступает, в результате почти весь Лемур принадлежит Триморью, а половина Тимана — Озерии. Я дам вам всю переписку с триморским императором и озерской королевой Ханной, я дам вам договоры и карты границ… читайте по буквам как умеете. А мне некогда.

— Нельзя так неприкрыто ненавидеть человека с первого взгляда, — заметил я, унося подмышкой целую кипу бумаг, — даже если он наследник.

Он догнал меня, загородил своим огромным телом мне дорогу. Он был спокоен.

— Король бездарен. Он никогда не обойдется без меня, запомните это. У него нет ни армии, ни гвардии, ни полиции. Всё это у меня. И только поэтому Лесовия еще не развалилась на отдельные куски как именинный пирог. Я ненавижу короля, и он это знает. Мы терпим друг друга, не более того. Это я говорю, чтоб у вас не было никаких иллюзий.

— Дело ваше. Но почему ненависть к королю вы переносите на его сына?

— Да потому что вы — то же, что и он.

Мне все-таки не хотелось с ним ссориться.

— Вы напрасно поверили той хвалебной речи, что он говорил вчера обо мне. У меня нет таких достоинств. Я совсем другой человек. Если надо, я буду воевать. И убивать, хоть мне это и неприятно.

— Тем хуже для вас, — сказал он угрожающе, — я буду вас терпеть, наследник, но не вздумайте рассчитывать на мою дружбу.

Очередной раз почувствовав себя круглым идиотом, я остался один в огромной библиотеке с кучей нудных писем и отчетов.

Недели через две я знал уже многое и многих. Начальника полиции, Тайной Канцелярии, Налоговой Канцелярии, Королевской гвардии, Дворцовой стражи… я не знал только, кто такой я сам. Фигура моя никому не внушала священного трепета, скорее, ко мне относились подозрительно, чем почтительно. Мне было ясно одно: никто всерьез не верил, что я на самом деле наследник, все ждали моей скорой смерти, как будто на мне написано было, что я приговорен.

Однако время шло. Ничего не менялось. Ни одного покушения на мою драгоценную жизнь не случилось. Отец даже отпускал меня в город без телохранителей, но при условии, что сам я буду вооружен до зубов.

Дни мои проходили довольно однообразно: утром в библиотеке или в кабинете за отчетами, днем в бешеных скачках за городом, вечером во встречах и беседах с бесконечно далекими людьми, которым надо было еще доказать, что ты не полный болван.

О политике я скоро говорить научился. Один раз прочитанное запоминалось мной навеки. Я помнил языки всех стран, где когда-то бывал, даже те, что мне были не нужны. Иногда мне казалось, что голова моя — это бездонная бочка, в которую всё сливается и ничего не выливается. Численность войск, размеры посадочных площадей, решающие даты, имена… всё сохранялось во мне как в справочнике. Я подозревал даже, что вижу больше цветов, чем остальные люди, но это трудно было проверить.

Но вот чего я не знал и не понимал совсем — так это их искусства. Тут я выглядел совершенным тупицей и предпочитал отмалчиваться. За две недели, да и за месяц нельзя было выучиться придворным танцам, прочесть всех поэтов, посмотреть все модные пьесы, изучить древних авторов, овладеть музыкальными инструментами и мастерством вести светскую беседу. В общем, выпить кружку пива и раскрошить мечом табуретку было гораздо проще.

Ночи проходили еще однообразней. Меня охраняли как пленника, я засыпал под грустную песню рожка и просыпался под скрип повозок во дворе. Тревога постепенно уходила, оставалась одна тоска. Однажды мне приснилась Эска, веселая, в накрахмаленном переднике и в новом платье. Я слышал ее голос и чувствовал, как рука ее ласково треплет мои волосы. Я был счастлив.

Проснувшись я долго лежал на нелепо огромной кровати, и мне совершенно не хотелось, чтобы начался новый день, потом пришел вечер, потом снова была ночь… мне осточертела моя жизнь. Эска была недоступно далеко, в другом мире. Во сне она была рядом, а в жизни я не мог уже вспомнить ее лица, помнил только свое изматывающе-обреченное чувство к ней, свою зависть, свою обиду, свою вину. Я даже не успел обрадоваться, что она моя жена, я не успел поверить в это. Зачем она мне приснилась?

Я понял, что хочу женщину. Хочу чувствовать ладонями теплую гладкую кожу и видеть горящие от желания глаза. Я не монах и не аскет. Я наследник престола. И я устал от одиночества.

Вечером я не отказался от пирушки у Фларьо Алонского, чем, кажется, всех удивил.

— А ты ничего, — сказал он мне после третьей бутылки, — пьешь как живой.

Я был пьян, поэтому добр и великодушен. И к фамильярностям в свой адрес уже привык.

— Тоска у вас тут, — сказал я безрадостно.

— Тоска, — согласился он.

— Какого дьявола вы все тут торчите? Вот ты, уехал бы к себе в Алонс.

— Не пускает.

— Кто?

— Твой родитель.

— Почему?

— Это ты у него спроси, зачем он держит у себя под носом всех, кого ненавидит.

Фларьо откинулся на спинку стула и захохотал. Он был молод, строен, кудряв, синеглаз, как все Алонские, и также самодоволен.

— И тебя он тоже ненавидит? — спросил я.