Наследник своенравной магии

– Это не плохо… не совсем, – поправилась сестра. – Но… ну у тебя всегда была старая душа, но чем старше ты становишься, тем сильнее ты, не знаю, боишься стать человеком. Твои эмоции сидят в клетке жестче, чем этот корсет, – она ткнула Хюльду в живот. – Если бы они были садом, они бы завяли от нехватки солнца.

Хюльда нахмурилась.

– Кажется, я поняла твою метафору, – она заставила себя расслабиться. Сделала еще глоток чая, поставила чашку на колени. – Я понимаю, что ты имеешь в виду. Если честно, я не знаю, как это изменить.

Даниэль посмотрела ей в глаза.

– Ты его любишь?

Каждый мускул от плеч до колен натянулся.

– Несколько рано судить…

Даниэль стукнула Хюльду по плечу.

– Перестань. Ты его любишь?

Хюльда пожевала нижнюю губу. Посмотрела в свой чай.

– Люблю.

– Так покажи ему! – Она раскинула руки в стороны, чуть не сшибив вазу со свежими цветами. – Выломай прут из этой клетки, Хюль! Впусти солнце. Люди – эмоциональные создания, даже ты. Тебе нужно пробить скорлупу этого яйца и позволить ему увидеть нежную плоть внутри.

Хюльда вернула чашку на блюдце.

– Если тебе так уж нужно быть поэтичной, придерживайся одного визуального образа. А то это сбивает с толку.

Даниэль захихикала.

– А ты сбита с толку?

Она минутку подумала.

– Нет.

Потянувшись к ней, Даниэль взяла ее руку и сжала ее.

– Если этот мистер Фернсби влюбился в тебя, значит, он любит тебя всю, с клеткой, скорлупой и прочим, – она улыбнулась. – Это многое о нем говорит. Я думаю, это романтично.

– Ты про все так думаешь, – Хюльда вздохнула.

– Что?

Она пожала плечами.

– Чувствую себя немного глупо, выслушивая советы от младшей сестры.

– Увы, старшей у тебя нет, – съязвила та. – Итак, давай поговорим о том, что ты скажешь, когда он вернется из поездки. Все по порядку. Мне нужно знать о нем все, чтобы я могла поделиться с тобой своими богатыми познаниями в области отношений и дать самые лучшие советы.

И Хюльда рассказала ей все, опустив лишь Сайласа, и к тому моменту, когда она пошла спать, на душе стало чуточку легче.

* * *

К тому времени, как подали ужин, Мерритт сумел снова пришить улыбку к лицу и убавить огонь под кипящими сумбурными мыслями. Он мысленно заново проследил весь свой путь по городу и был вполне уверен, что не видел никого, кто мог бы его узнать. То есть он видел множество людей, многих из которых он узнал, но они либо не замечали его, либо не смотрели дважды в его сторону. А оттого он задумался, насколько же изменился? Если бы он не сообщил письмом о приезде, смог бы Нельсон Сатклифф назвать его по имени? Собственного сына? Но об этом не стоило думать.

Он обнял Рут, мать Флетчера, придя сюда, и это разом и помогло, и ранило. Отец Флетчера все еще был на работе, а его брат и сестра отсутствовали: Амос на Манхэттене заканчивал обучение по забою и разделке скота, а Кери ужинала с семьей своего жениха.

– Но, помяни мои слова, завтра она будет здесь. – Рут наконец-то уселась, убедившись, что у всех остальных все есть.

Мерритт наколол кусочек щедро политого подливой цыпленка на вилку, но не поднес ее ко рту.

– Я слышал, она помолвлена.

– Да и пора бы уже. Хороший парень, – кивнула Рут. – Отец его каретник, но Джон хочет быть фармацевтом.

– Интересно. – Его желудок был маленький и твердый, как сталь, но Мерритт все равно запихнул цыпленка в рот и прожевал. Он не хотел быть невежливым. Далекая его часть отметила, что еда хороша; просто у него не было аппетита.

– По правде говоря, я какое-то время думала, что она от тебя кольцо получит, – смеялась Рут.

Мерритт хохотнул, но чем дальше, тем более колючим становился звук.

Портендорферы приютили его, когда отец вышвырнул его из дома, а Эбба ушла. Кери была добра к нему, и они неделю или две пытались что-то построить, пока она прямо не заявила ему, что не может справиться с его сломанностью. И правильно. Он использовал ее как живой костыль.

Цыпленок в животе стал скользким. Для всех лучше, что ее сейчас здесь нет.

К счастью, Флетчер прикрывал его, болтая о работе и надвигающихся праздниках, – простые темы, которые Мерритт мог комментировать, не прилагая много усилий. Никаких упоминаний убийц или магии. Флетчер – единственный человек, которому Мерритт рассказал о том ужасном деле с Хогвудом, и он не горел желанием делиться с кем-либо еще, даже с женщиной, которая была ему как мать после того, как собственную у него отобрали.

И все же, когда ужин закончился, он испытал облегчение. Мерритт помог помыть посуду, чтобы чем-то занять руки, затем задержался у дверей, уверенный, что его сейчас стошнит всем тем, что он пропихнул вниз по пищеводу. Он дважды тянулся к дверной ручке, но его тело милостиво позволило оставить пищу себе, а вечерние флора и фауна сочли уместным дать ему немного покоя.

И потому Мерритт принялся смотреть в окно, хотя особо ничего не было видно. Лишь несколько огней, горящих в окнах или висящих около дверей. Фримен, отец Флетчера, вернулся и поприветствовал его, прежде чем пойти поесть. От стекла тянуло холодом. Мерритт прислонился к нему лбом, и оно затуманилось от жара его кожи.

И он думал о… ни о чем не думал.