Наследство последнего императора. 2-я книга

– Да уж два с четвертью набежало.

– Надо же! – сокрушённо сказал Соколов. – Боюсь, что я должен оставить ваше приятное общество. Дел невпроворот.

– Наталья! – грозно произнес Кирста.

– Да ладно вам – невпроворот! – капризно вытянула нижнюю ярко-красную губу Мутных. Но загасила папиросу в чугунной пепельнице, изображающей медведя с бочкой мёда в лапах. – Так с чего начинать?

– Начни с брата, – предложил Кирста.

– С брата так с брата, – согласилась Мутных. – Значит, так. Брат мой Владимир…

– Момент, – перебил её Соколов, поманил пальцем агента Алексеева и приказал:

– Протокол допроса свидетельницы – сюда.

И к Мутных:

– Прошу прощения, Наталия Васильевна. Мне нужно минут десять, потом продолжим. А вы пока винца ещё попейте, ландринчиком закусите, а капитан Кирста ещё раз угостит вас дореволюционной папироской.

Плотно сосредоточившись на тексте, отмечая карандашом отдельные абзацы и слова, Соколов ровно через десять минут закончил читать.

– Я готов, – объявил он.

Затянувшись «сальвой» и игриво постреливая в сторону Соколова масляными глазками, Мутных с удовольствием заговорила – будто делилась сплетнями с подружкой.

– Значит, брат мой Володя не сразу в большевики пошёл. Да и с чего? Жили мы хорошо, не бедствовали никогда. Про «мир голодных и рабов»40 слышали только в песне. Как соберутся у него дружки, особливо, из студентов, на первое мая, да подруг своих возьмут, стриженых, и – за речку. Гулянки свои они называли «маёвки». Говорят, говорят, спорят, а как пиво кончается, песни запрещённые играют: «Вставай, подымайся, рабочий народ», «Мир голодных и рабов»… Потом эту – «Вихри враждебные веют». Хорошо пели, душевно. Я всё спрашивала у Володи, где он видел этих голодных и рабов. Он-то их видел только в книжках. А вот его дружки, а паче из ссыльных, политических, – так те такие страсти рассказывали про Россию и о бедном люде… И про недород каждые пять лет, значит, и голод. Про подати и недоимки, что их редкий мужик мог платить, как приказало начальство. Там, в России, они говорили, крестьяне только до половины зимы хлеб свой едят, да и то пушной.41 Или пополам с лебедой. Не зря же оттуда к нам на свободные земли мужики шли, да где сейчас они – свободные земли… Ну-ка, красавчик, есть у тебя ещё чем даму порадовать? – она протянула Кирсте пустой стакан.

Кирста глянул вопросительно на Соколова. Тот подмигнул и показал двумя пальцами: только немного. А Наталье Мутных сказал:

– Вижу, вас большевики хорошо поднатаскали. Только политические взгляды вашего брата нам не интересны, можете не стараться. Вас по делу сюда вызвали, вот и расскажите, кого видели под охраной, какую такую семью.

– Так я и рассказываю про неё! – удивилась Мутных. – Чтоб вам понятнее было.

– Если что будет не понятно, я сам вас спрошу, – недовольно пообещал Соколов. Теперь в его голосе прозвучала лёгкая угроза.

– Я к тому, что брат стал большевиком, когда ушёл на войну с германцем и увидел, как там ни за понюх истребляют людей со всех сторон. На пользу мировой буржуазии – так он мне объяснял. А как революция свершилась и красные у нас власть взяли, брат стал каким-то чином в облсовете, а каким – я даже не интересовалась. Но я часто я к нему в гости ездила – интересно было, как Володька властью управляет. Ездила к нему с Аней Костиной, она скоро невестой ему стала, они жениться решили. Это потом она стала секретаршей Зиновьева, когда к родственникам в Петроград съездила. Осенью прошлого года она приехала, и Володя решил к ней в Питер перебраться, а тут из Екатеринбурга к нам перевезли царскую семью, и Володя не уехал. Держали здесь Романовых под страшным секретом, даже кормили их по ночам, еду носили так, чтоб никто не видел. И охраняли их, Романовых, только самые надёжные – коммунисты и областники.

– И кто же был в составе семьи, которую вы царской назвали? – спросил Соколов.

– Одне женщины. То бишь, мать, Государыня, и девицы – великие княжны. Государя и наследника чекисты в Екатеринбурге расстреляли, тела сожгли, пепел рассыпали. А вдову, значит, и девочек-сирот – сюда.

– Повторяю, Наталья, басни мне не интересны. Расскажи только то, что видела своими глазами.

– А что слышала своими ушами, интересно? – с вызовом прищурилась Мутных.

– И это тоже.

– Кто такие Сафаров и Голощёкин, знаете? – многозначительно спросила она.

– Слышал что-то, да уж не помню, – соврал Соколов.

– Самые главные большевики на Урале, – заявила Мутных, многозначительно раскрывая глаза. Были, – уточнила она. – А я с ними – ну, вот так, как с вами, близко разговоры говорила, – она прикоснулась к правому рукаву пиджака Соколова. – И всё, что они про Романовых говорили, всё слышала своими собственными ушами. Рассказать? Интересно?

Соколов пожал плечами.

– Да что там интересного? – произнёс Соколов и слегка зевнул. – Про их большевицкие дела, про Ленина и Троцкого? Своих забот полно.

– А вот я тебя, колобок, съем! – пообещала Мутных и пьяненько захихикала. – Ничего ты не знаешь и не понимаешь, что может быть на уме большевиков!