Наследство последнего императора. 2-я книга

– Мне и не сказать одним словом… Тут столько мелких деталей. Но, скажите, зачем посторонней особе так рискованно себя именовать? Знает, что за это её тут посадят в тюрьму, а то и под расстрел подведут. А она назвалась. Это могло быть отчаяние. То есть, отчаянная вера, что не все вокруг большевики, что среди народа она найдёт сочувствие и, может быть, даже помощь. Ведь она, как и другие члены Семьи, общалась лишь с такими представителями из народа, кто выражал Романовым только любовь и почтение. Конечно, её воспитывали в убеждении, что Россия любит своего Государя и его Семью и верна им. Но главное – этот её взгляд, это пожатие руки. Так руку не пожмёт дочь фабриканта, купца или чиновника. Её искренняя благодарность – не снизу. Нет, это благодарность сверху, чтобы показать доверие и искренность своего чувства.

– Хорошо. Теперь доктор, попрошу вас вот о чём. Сейчас я вам покажу фото одной из царских дочерей. Кто изображён, я лично не могу понять. Фото недавнее, а я никого из членов семьи не видел лично никогда.

– Где ваше фото?

Соколов сделал вид, что шарит по карманам, даже полез в портфель, перерыл бумаги. Потом махнул рукой:

– Да ладно, Бог с ней! Теперь не важно.

И уже прощаясь с доктором Уткиным, вдруг вспомнил, доставая фото из внутреннего кармана.

– Господи, ну и память! Совсем укатали сивку крутые горки. Вот оно, не откажите в любезности.

Глянув на фото, доктор Уткин ответил сразу:

– Это она! Великая княжна Анастасия Николаевна! Позвольте…

Он взял фото, внимательно рассмотрел. Подошёл к окну и долго изучал изображение при свете.

– Это она, – заявил доктор Уткин. – Никаких сомнений, – возвратил он фотографию. – А когда её фотографировали?

– Возможно, в мае прошлого года.

– А я увидел её всего через три месяца. Именно такой, как на карточке. Даже кофточка точно такая. И стрижка, и юбка те же.

– И что с ней сталось?

– Говорят, погибла. Большевики знакомые и чекисты мне говорили, что бедняжку расстреляли.

– А о судьбе остальных членов Семьи вам что-нибудь известно?

– Разное слышал, – уклончиво сказал Уткин. – Самое противоположное. Лично у меня нет ни фактов, ни наблюдений. Пересказать вам слухи?

– Незачем. Я и так достаточно всего наслышался…

И Соколов спросил – медленно, словно думал одновременно о другом:

– Так значит, с фотографией у вас никаких сомнений?

– Ни единого! Ни даже малейшего. Под любой присягой или пыткой повторю то же самое.

– Надеюсь, до последнего не дойдёт, – улыбнулся Соколов.

Постучали в дверь, вошёл Степных и доложил:

– Могила раскопана. Гроб я не велел извлекать до вашего прибытия.

– Молодец! И я не смог бы распорядиться лучше. Пойдёте, доктор?

– Полагаю, я просто обязан пойти. Ведь речь пойдёт об опознании?

– Разумеется.

Около свежераскопанной могилы горели костры. У огня отогревались, приплясывая на морозе, капитан Кирста, двое солдат и четверо рабочих. Уткин и Кирста пожали друг другу руки.

– Можно начинать? – спросил Кирста.

– Да уж лучше заканчивать! – отозвался Соколов.

Двое рабочих спустились в могилу и завели под гроб верёвку. Выбрались, и вчетвером начали тащить гроб наверх.

– Что-то легко идёт, – заметил один рабочий.

– Так ведь и покойница-то совсем молодая была, – отозвался другой.

Гроб был из неструганых сосновых досок, больше похожий на длинный ящик, сколоченный наспех. Его поставили на чистую землю около костра. Топорами рабочие стали открывать крышку. Наконец, крышка проскрипела ржавыми гвоздями и отлетела в сторону.

Все молча уставились в открытый гроб.

– Господи Иисусе, спаси и помилуй! – вырвалось у одного из рабочих.

Гроб был совершенно пустой. Только на дне лежала замёрзшая коричневая лягушка, неизвестно, как туда попавшая.

15. ДЛЯ СПАСЕНИЯ ЦАРСКОЙ СЕМЬИ НЕ НАШЛОСЬ ПУСТЯКОВЫХ ДЕНЕГ

К. Соколов в мундире подпоручика 147 пехотного полка

В ТОТ ЖЕ вечер чешский эшелон, да отказа набитый разным добром с царских военных складов, возвращался в Екатеринбург. Делать следователю Соколову в Перми было нечего. И хотя совершенно раздавленный Кирста уговаривал его остаться, развеяться в местном казино, Соколов отказался наотрез.

Он резонно полагал, что обещанный приятный вечер превратится в сцену. Ведь не удержится капитан, возьмётся доказывать свою правоту. Хотя чего там доказывать – полный провал. Да и, в конце концов, Соколову просто хотелось выспаться – в прошлую ночь не удалось, и за день совершенно вымотался.

Но как только поезд тронулся, явился полковник Чечек с тремя бутылками шустовского и с серебряным ведёрком свежей белужьей икры – по случаю успешной охоты, которую Чечек, то ли из цинизма, то ли от избытка честности назвал прямо: «чешская братская грабиловка».

– Нам нашу молодую родину обставлять надо. А вас, русских, так и так Антанта ограбит, – заявил он, разливая коньяк по гранёным стопкам. – Мы здесь взяли всего на один эшелон. Вот союзники обчистят вас до нитки. Последнюю собаку у мужика со двора сведут.