Настоящая принцесса и Снежная Осень

Виолончель сбилась и захлебнулась.

Мы с вами никогда не встречались. — Инго говорил негромко, но воспрявшая музы­ка его почему-то не заглушала. Оркестр словно разморозился.

Ну вот же! — выдохнула Лиза и снова взмахнула смычком. Ерунда, что скрипка чер­ная. Вещь, она вещь и есть!

С первых же настоящих аккордов огненные лоскутки свечей замигали, но не погасли, а за­пылали ярче, будто обрадовались. Ноты золо­тыми мячиками заскакали в воздухе, а остатки плесени на глазах превращались в сосульки и исходили бойкой капелью. И еще плесень пре­вращалась в плющ и хмель, который немедленно пополз по стенам, ловко огибая свечи, а еще — в виноград, на котором на глазах вызревали гроздья. А вместо пыльных портьер на окнах шпалерами зацвели и запахли розы.

Но виолончель не сдавалась. Темное, низкое, хриплое соло спикировало на оркестр, как кор-

14 Настоящая принцесса и снежная осень шун с высокого неба, и вспороло когтями радо­стную, радужную музыку, которая вздувалась, как разноцветный парус, и она пошла клочья­ми, а виолончель безжалостно полосовала ее. Ледяной ветер рванул плющ на стенах, лепест­ки и листья пожухли, обожженные морозом.

Лиза стояла вполоборота к залу и видела Из­морина гораздо лучше, чем хотелось бы, — он как будто слился с виолончелью в единое целое, мелькали паучьи пальцы, смычок пронзал воз­дух, как жало какого-то огромного многоногого насекомого, самозабвенно запрокидывалось оска­ленное лицо, а отвести глаза не получалось, и чер­ная скрипка покорно, словно собачка по свисту хозяина, помчалась за виолончелью.

И Инго она тоже видела, но считанные се­кунды, потому что он сник, нет, сгорбился, нет, снова стал тем скрюченным карликом, которо­го она пыталась забыть с прошлой зимы, с ко­ронации, и воздух вокруг него стал таким же, как тогда, в замороченном Радинглене; — глу­хим, потрескивающим фиолетовым маревом.

Лиза на миг опустила смычок. Это я надела­ла или Изморин?

Оркестр смолк.

Рыжий карлик выпрямился.

Мы с вами никогда не встречались, — голо­сом Инго продолжал он. — Слова «Радинглен» вы тоже никогда не слышали.

Изморин ощерил желтоватые зубы, как волк. Прядь белых — нет, уже седых волос упала ему на лицо, по которому побежали морщины.

Вы так ничего и не узнали о Белой Книге, вы просто не подозревали о ее существовании. — Инго, который вновь стал самим собой, распра­вил плечи, будто они у него затекли.

Изморин перехватил смычок — кажется, пальцы плохо его слушались, но он все-таки играл, морщась от усилий, и виолончель закри­чала так пронзительно, словно он ее перепили­вал. Инго пошатнулся, но устоял*

Лиза увидела, что он тоже изменился. В ры­жей шевелюре проглянули серебряные нити, по­том пряди, плечи стали чуть шире, — Инго стал вылитый портрет дедушки Ларса, висевший у Бабушки над кроватью. Седеющий лев. — Вы ро­дились и умерли Алоисом Притценау, великим музыкантом, затмившим Паганини и Сараса- те, — звучно продолжал он, глядя на старика в кресле. И сделал шаг вперед, затем другой — мяг­ко, как лев по траве. — Вы были равно блистатель­ны как скрипач, виолончелист и органист — мир еще не знал подобного сочетания.

Скрипка в руках у Лизы запела нежно и силь­но, и уверенно повела за собой весь оркестр, как вожак — птичий клин в высоком небе. С каж­дой золотой, певучей, яркой нотой Изморин все больше ссутуливался в своем кресле и все боль­ше делался похож на собственную выцветаю­щую фотографию. Желтоватая седина падала ему на лоб неопрятными космами.

Плесень со стен исчезла окончательно, розы цвели вовсю, гроздья на лозе наливались, пах­ло виноградом, воском, цветами. Свечи потрес­кивали и капали на пол, но не на мрамор и не на ковровые дорожки — на полу уже росла тра­ва, и из нее победоносно выстреливали мать-и- мачеха, подснежники, одуванчики. Бархат на креслах потемнел и превратился в мягкий су­хой мох.

— Вы родились в Австро-Венгрии, а потом оказались в Германии, но в сорок третьем вам пришлось покинуть ее, поскольку быть люби­мым музыкантом фюрера вам вовсе не нрави­лось. Вы перебрались в Амберхавен, в чем вам помогли зеенландские спецлужбы, — впослед­ствии вы частенько загадочно улыбались, вспо­миная эту историю, но подробностей ее никто не знает. Два года вы прятались, вели мирную жизнь рантье и приват-доцента, но в сорок пя­том раскрыли инкогнито-

Старик попытался вставить хотя бы слово — и не смог: Инго говорил вроде бы медленно, но речь его лилась, как поток воды, без единой па­узы, без единого зазора между словами, и Лиза вдруг услышала, что его голос, спокойный и усталый, даже если не слушать слов, вплетает­ся в мелодию, которую вел оркестр. Музыкан­ты сообразили, что происходит, и даже без Ли- зиной команды играли пиано.

Между тем Инго снова помолодел до себя нынешнего, но было заметно, что силы у него кон­чаются. Он оперся о спинку ближайшегожресла и чуть наклонился вперед.