Наступит день

— Знаю, братец, знаю! Он был к тому же заклятым врагом нашего господина Хикмата Исфагани. Хорошо знаю!

— Ваш-то господин, по правде говоря, и был причиной гибели отца сертиба. А теперь поговаривают о том, что свою дочь он собирается выдать за его сына, за этого самого сертиба…

— Да нет же, вздор! Он никогда не выдаст Шамсию за такого нечестивца!

— Пусть и не трудится! У нее имеется другой претендент — серхенг.

Они замолчали.

Гусейн Махбуси опорожнил еще бокал и громко вздохнул.

— Не горюй, парень! — стал утешать его Софи Иранперест. — На то и сертиб, чтобы побраниться. Он имеет на то право. Забудь все!.. Пей до тех пор, пока ноги сами не запляшут!

Софи Иранперест выпил бокал, съел ложку плова и снова налил себе коньяку.

— Ты еще молод парень! — сказал он, вставая. — Ты быстро накаляешься и так же быстро остываешь, потому что не бывал в переделках. А мужи, долго жившие и много видевшие, оставили нам поучительные советы.

Из чаши страданий нам испить пока не дано,

Садитесь вместе, друзья, пить радостное мню!

Ведь следом за жизнью — смерть, отбытие в мир иной,

Тогда и глотка воды нам выпить не суждено…

Опорожнив бокал, Софи Иранперест попытался что-то продекламировать, но дверь, прикрытая занавеской, внезапно отворилась.

— Ради аллаха, дайте немного подремать! Прекратите эту болтовню! резко сказал сертиб и, прислонившись к косяку двери, с минуту смотрел на Софи Иранпереста.

Потом он произнес, подчеркивая каждое слово, рубай Омара Хайяма:

Есть в небесах над нами Первин — могучий бык.

Второй таится в недрах неведомых земных.

Раскрои глаза рассудка: меж этими быками

Ты на земле увидишь табун ослов дурных.

Сказал и захлопнул дверь.

Софи Иранперест насупился и, сев за стол, налил и опорожнил еще бокал коньяку.

— Строгий человек этот сертиб! — пробурчал он.

— Чем крепче уксус, тем опаснее для посуды…

Софи Иранперест принадлежал к числу тех людей, которым вино развязывает язык. Не рискуя декламировать стихи, он говорил теперь тихо, не отрывая глаз от двери, за которой скрылся сертиб.

Казалось, слово не имело никакого смысла и никакой цены для этого человека; утверждая какую-нибудь мысль, он в следующей же фразе опровергал ее; то он оправдывал какое-нибудь явление, то через минуту начинал его порицать. Так он понимал свою обязанность журналиста. И все это он делал так естественно и с такой убежденностью, как будто отсутствие логики и путаницу мыслей считал высшим достоинством. Для него, очевидно, не существовало ни ясных принципов, ни твердых понятий. Всякое положение у него немедленно могло перейти в свою противоположность.

Уставший от этой болтовни, Гусейн Махбуси прервал его то ли с целью переменить разговор, то ли чтобы развлечься:

— Неужели господин Хикмат Исфагани высадил вас посреди дороги, а сам укатил?

— Это жестокий человек! — воскликнул Софи Иранперест. — Велел шоферу остановить машину, а мне выходить вон. Я стал было упираться, тогда он взял меня за плечи и вытолкнул на дорогу.

— А за что?

— Сам виноват! Я, собачий сын, тысячу раз давал себе слово ни в чем не перечить господину. Если скажет — молоко черное, повторять за ним — черное, скажет — белое, значит — белое. Но тут черт дернул меня возразить ему.

— Но о чем же был спор?

— Мистер Гарольд спросил, сколько от Джульфы до Тебриза? Господин ответил: около трехсот километров. А я, чтобы язык мой отсох, не выдержал и вздумал поправить господина: не триста, а всего сто двадцать километров. Господин повторил, что он знает точно — триста. Я возразил опять, что сам читал в справочнике — сто двадцать. Тогда он и выставил меня из машины да еще обругал упрямым ослом.

— Так и высадил, не глядя на ночь, посреди дороги?

— Так и высадил! Вы же меня и подобрали там.

— Ну ладно, допустим, господин Хикмат Исфагани — тегеранец и привык так обходиться с людьми. Но что же мистер Гарольд?..

Софи Иранперест замотал головой.

— Тоже сказал! Эти американцы смотрят на нас, как на дикарей. Они просто забавляются нами. Когда господин высаживал меня из машины, мистер Гарольд покатывался со смеху.

— Да, зрелище было занятное!

— И не говори! — сказал Софи Иранперест. — Хорошо бы покурить опиум! как бы про себя, тихо добавил он. — В такую ночь хочется отдаться мечтам.

— Да, только с опиумом можно скоротать такую ночь, — подтвердил Гусейн Махбуси.

— И зачем мы заночевали здесь? — произнес Софи Иранперест. — Разве нельзя было продолжать путь, а те приехали бы завтра?

— Сертиб хочет, чтобы все вернулись в Тегеран одновременно. Чтобы рапорт был подан совместно во избежание разногласий.

— А что, он симпатизирует ГамидуТамиди?

— Еще как! А ведь тот лишь случайно спасся от виселицы. Гамиди придерживается тех же убеждений, что и покойный отец этого сертиба,

— Если дело попало в министерство внутренних дел, то едва ли Гамиди на этот раз спасет свою шкуру. За собой он потянет и сертиба.

— Для этого достаточно одного неосторожного слова сертиба. Этого слова и ждет его соперник серхенг.

— Мне кажется, что достаточно передать серхенгу о том, что он тут сейчас говорил.