Наступит день

— В этом-то и весь вопрос, дорогой учитель, — прошептала девушка. Существует ли она, эта истинная любовь? — Или вместо нее одна забава, игра человека из царского дома?..

И, заплакав, девушка вышла из комнаты.

Фридун смотрел на шелковые драпри, на великолепную мебель, на изысканные рисунки ковра и думал о том, сколько грязи, тайных мук и терзаний кроется подчас за всей этой роскошью. Как в тесной клетке, чувствовал он себя в этой надушенной гостиной. Он встал и почти невольно распахнул окно.

— Ах, Судаба! — неожиданно донесся до него голос Шамсии. — Добро пожаловать, дорогая! Как я вам рада!

— А я думаю, Шамсия, что порядком надоедаю вам, хотя вы и встречаете меня словами: "Добро пожаловать!"

— Что вы, ханум! Я страшно рада!

И девушки вошли в гостиную.

Фридун поднялся им навстречу. На лице Судабы отразилось волнение.

Они сели. Фридун украдкой взглянул на только что плакавшую Шамсию. Та успела умыться, напудриться, подкрасить губы. От недавних слез и горя не осталось и следа.

— Как вы себя чувствуете, ханум? — спросила Шамсия, обращаясь к пришедшей. — Как ваш батюшка?

И в выражении ее лица и в голосе Фридун не нашел никаких внешних признаков раздражения.

— Спасибо. Здоров и батюшка. Но вот в последние дни сильно расстроен…

— А что с ним?

— Вы, наверно, слышали, дорогая Шамсия, о новой организации? Батюшка даже показывал мне книжку. Ужасное дело! Его величество потерял покой, требует хоть из-под земли добыть виновников.

Этот случайно возникший разговор взволновал Фридуна.

Ведь он имел возможность узнать о том, что думают придворные круги по этому поводу, а главное, какие собираются принять меры против "преступников". Интересовало его мнение и самой Судабы.

— Вы читали эту возмутительную книгу? — спросил Фридун девушку.

Судаба подняла на него выразительные, ясные глаза.

— Да, читала! — проговорила она просто. — Должна признаться, что она написана с большой смелостью и очень интересно. Боюсь, что логика в ней так сильна, что, прочитав несколько таких книг, можно и в самом деле понять большевиков. — Огонек какого-то задора, смешанного с вызовом, блеснул в глазах девушки. — Если эта книга написана без всякого иностранного вмешательства, и голос ее дрогнул, — то я назвала бы таких людей героями. Я убеждена, что, взяв на себя подобное дело, эти люди заранее видели себя стоящими у виселицы. Разве это не героизм?

— Извините, меня, ханум, — сказал Фридун, решив поглубже испытать девушку. — Неужели героизм вы ищете среди изменников и предателей родины?

— Кого же вы называете изменниками и предателями родины? — ответила Судаба, смело взглянув на него. — Я же заранее поставила условие — если они не продались иностранцам. Граждане вовсе не обязаны думать точно так же, как думают их правители. Не будьте так несправедливы к этим людям… Или вы метите в министры?

— Нет, ханум. Я не гожусь в министры.

— Почему? Ведь вы, кажется, рассуждаете так же, как они?

— Потому, что у меня неподходящее для этой должности сердце. Боюсь, что, став министром, я вероятно, смягчил бы участь преступников, которых вы называете героями.

— Да, тогда, господин учитель, во всей стране, возможно, не оказалось бы ни одного преступника, — ответила девушка и продолжала: — Вчера у меня вышел большой спор с отцом. Он говорит, что все зачинщики этого дела должны быть пойманы и повешены. А я ему прямо сказала, что он хочет запачкать руки в крови невинных. Я имела смелость сказать, что, во-первых, ему не удастся поймать этих людей… Видно по всему, что они достаточно умны и предусмотрительны. Такие легко в руки не даются. А во-вторых, сказала я, продумайте то, о чем они пишут, и может быть вы поймете, что во многом, очень многом, они правы.

— И что же ответил на это ваш батюшка?

— Ты, говорит, с ума сошла! Даю тебе два дня сроку… И выкинь ты все это из головы! Иначе, говорит, ты так же плохо кончишь, как эти разбойники.

Фридун с удивлением вглядывался в выразительное лицо этой разряженной девушки. Глаза ее светились умом. Вместе с уважением, которое он когда-то почувствовал, выслушав историю ее жизни, в кем неожиданно пробудились живой интерес и симпатия к ней. Как бы наивны ни были ее рассуждения, они исходили из чистых побуждений, являлись плодом независимой и смелой мысли. Дружба с такой девушкой могла быть не бесполезной для дела, которому он отдавал себя.

— Да, чем больше я думала, тем сильнее убеждалась, как много правды в этой брошюре. В самом деле, разве в нашей стране жизнь человека — настоящая жизнь? Я, конечно, не была в деревнях, не посещала заводов и фабрик. Я ничего не могу сказать о жизни рабочих, крестьян… Но возвращаясь после прогулки домой, я не могу спокойно сесть за стол. Перед глазами так и стоят голодные, увечные, босые, голые, нищие, которыми кишат улицы Тегерана.

— В этом виноваты все мы… Одни — больше, другие — меньше, каждый виновен в соответствии со своим положением и состоянием. А некоторые скрывают свою сущность, и трудно понять, что же представляет собой такой человек?