Наступит день

— К сожалению, я из числа тех людей, — словно поняв его намерение, продолжал сертиб, — которые ясно видят несовершенство нашей жизни. Но мы несчастны, потому что боимся и не "наем, как сделать ее другой. А незнание и есть невежество.

— Но если бы во всем Иране нашлась хоть одна-две сотни таких людей, как вы, господин сертиб, они могли бы собраться воедино и общими силами наметить пути к оздоровлению страны…

— Почему не найдется? Их даже не сто или двести, а тысячи! Но они перед непроходимой стеной. Ее возвела эта грязная правительственная клика… Если бы их голос дошел до его величества… — И сертиб мечтательно улыбнулся.

— А разве делались серьезные попытки снести эту стенку? — спросил Фридун.

— Думаю, что нет… В этом вся беда! А я все же попытаюсь…

И сертиб Селими с увлечением рассказывал Фридуну о своем решении добиться приема у Реза-шаха, открыть ему глаза на злодеяния продажных министров и придворных, сказать, как нагло обманывают они его, что они ведут страну к гибели.

Фридуну захотелось предостеречь его от этого бессмысленного шага, грозящего ему страшной опасностью.

— Неужели вы думаете, господин сертиб, что шах ничего не знает, ничего не видит и не слышит? И если выслушает вас, то что-либо изменится?..

— А вы в этом сомневаетесь?

— Я твердо убежден в бесполезности вашей попытки!

Сертиб, сам всегда отличавшийся прямотой, любил это и в других людях. Он не раздражался даже тогда, когда такие люди со всей откровенностью высказывались против его мнения. Поэтому и сейчас смелые слова Фридуна он воспринял как выражение доверия и уважения к себе,

— Смелость вашу я одобряю, но с мнением не согласен.

— А я сожалею, что такой человек, как вы, живет иллюзиями! — сказал Фридун и переменил тему разговора. — А что, правда ли, что заключаются новые договоры на нефть северных районов? — спросил он.

— Правда. Англичане и американцы собираются строить на севере укрепленные линии. Этим и объясняется вой, поднятый в газетах против Советов, и то, что опять до отказа наполняются тюрьмы. Вчера пригнали первую партию узников из Тебриза. Массовые аресты ожидаются в Ардебиле.

— А там почему? — взволнованно спросил Фридун.

— Серхенг готов перебить все население Ардебиля, только бы укрепить свое положение. События, происшедшие в имении Хикмата Исфагани, все еще волнуют его величество и ложатся тяжелым укором на репутацию серхенга: а такие, как серхенг Сефаи, ради спасения своей шкуры способны распять всю страну. Уже отдан приказ об аресте какого-то старика крестьянина, из-за которого якобы произошли все эти волнения.

Это известие глубоко потрясло Фридуна. Он представил себе дядю Мусу, его детей, Гюльназ. Им необходимо было немедленно помочь. Да, нельзя медлить ни минуты! Сейчас же в деревню!

Лишь огромным усилием воли Фридун подавил охватившее его волнение и совершенно спокойно с виду попрощался с сертибом.

Решение его было твердо. Ничто не могло поколебать его.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Приближалась зима. Печально тянулись холодные пасмурные дни. Скот уходил с пастбищ. Вершина Савалана была окутана тучами.

Женщины и дети собирали сорванные осенним ветром сухие листья и набивали ими мешки, запасаясь топливом на зиму.

Жизнь уходила с просторных полей в убогие жилища, теснилась в четырех глинобитных стенах.

Крестьяне делали последние приготовления к зиме: ссыпали муку в большие сундуки, наполняли мешки пшеном, прятали подальше запасенные про черный день тыквы.

Сария и Гюльназ, засучив рукава, укладывали в углу двора кизяк для зимы.

Муса, починив кормушку своей любимицы — рыжей стельной коровы, теперь прибивал ножку к заброшенной в углу хлева скамейке. Аяз помогал отцу — то подавал молоток, то протягивал ему зажатые в кулаке гвозди.

Младшие дети играли с бараном, который терся головой о стену хлева.

Муса починил наконец скамью и поставил ее в угол.

— Жена, — позвал он Сарию, — принеси-ка нож… Держать барана дольше не стоит: не смогу прокормить. Зима будет долгая. Зажаришь кавурму, помаленьку детей будешь кормить.

Гюльназ побежала в дом и принесла большой, тронутый ржавчиной нож с деревянной ручкой.

Когда все было кончено, Муса повесил тушу за ножки в дверях хлева и стал свежевать.

— Жена, не забудь, пожалуйста, послать кусочек этого мяса детям Гасанали. Жалко их…

В этот момент раздался стук в ворота. Из уст Гюльназ невольно вырвалось:

— Фридун?!

Муса исподлобья посмотрел на нее.

— Как он попал сюда?

Но Гюльназ уже бежала к воротам.

— Не ходи! — остановил ее Муса. — Вдруг кто-нибудь посторонний. Пусть мать откроет.

Вторично нетерпеливо забарабанили в ворота. И Мусу охватила тревога: "Кто это может быть? В такой поздний час.

Стук, еще более громкий, раздался в третий раз. Ворота затрещали. Тут подоспела Сария.

— Кто там? Кто стучится?

— Не бойся! Не людоеды! Открывай!

По грубому голосу Муса узнал помещичьего приказчика Мамеда.

— Проклятие на весь твой род! — проворчал он и плюнул, — Вот собачий нюх!

Но делать было нечего, и он сам пошел к воротам.

Увидя перед собой кроме Мамеда еще старшего жандарма Али, Муса совсем растерялся.