Натюрморт для вампира

Ты покорял искусством сердца! – он опустил седую голову в поклоне, замерев на время, но тут же был возвращен к реальности услышанными строками, которые в свою очередь громко и пафосно произнес Антоник:

Но старость – это Рим, который

Взамен турусов и колес,

Не читки требует с актёра,

А полной гибели всерьёз!

- Боже мой! Молодой человек! Я покорен! Скажите, что вы не актёр – не поверю! Прочитано, поистине, высокохудожественно. А ведь молодёжь теперь так иронична и бездуховна. Стихи для них – анахронизм. А вы… Я покорен! Если вы не будете против, мы сможем продолжить наш диалог чуть позже, когда погаснут огни рампы, – в высокопарном духе старый артист приложил пятерню к груди.

– С удовольствием! Но я, к сожалению, не актер, а всего лишь журналист. И намерен написать о вашем театре и о людях, работающих здесь. И не только об актерах, но и обо всех, кто помогает своим невидимым трудом продвижению искусства в массы, – таким же высокопарным слогом Антоник окончательно покорил старого гардеробщика, который протянул ему руку, представившись:

– Ипполит Мстиславович Ардашев!

В этот момент мимо них проскользнула женщина в больших очках и несуразном платье с длинным рукавом. Голова её была повязана цветистым платком.

Антоник от неожиданности схватил гардеробщика за рукав форменного пиджака:

– Кто это? Кто эта женщина?

– Что это с вами, молодой человек? Вы будто даже с лица сменились? – удивленно вздёрнул брови старик.

Майор, поняв свою оплошность, тут же нашелся:

– Будто маму свою увидел, покойную, – от такой лжи у него загорелись уши, и он готов был отрезать себе язык, но гардеробщик списал это на волнение и успокаивающе положил свою сухую ладонь на руку Антоника.

– Это наша уборщица – Лукинична, Надежда Лукинична Лещинская, в прошлом, как и я – актриса, правда, всего лишь второго состава, но лучше хорошо произнести: «Кушать подано», чем плохо прочесть монолог короля Лира. Да-а… И красавицей была… Всего в ней было в меру, только вот после гибели сына ушла в себя, замкнулась. А потом и вовсе!.. Ударилась в боговерование, ходит молиться к одной старухе. Одеваться стала, не пойми как! Но ты и о ней напиши! – старик неожиданно перешел на «ты», но майора это, как раз, вполне устраивало. – У неё муж в войну погиб, а она сама в госпитале работала, домой совсем не уходила, всю себя раненым отдавала, вот мальчонку-то и проглядела, уже в конце войны он утонул… Ну, ладно, парень, скоро уже публика начнет собираться, мне работать надо, а ты, как и договорились, приходи после спектакля. А может, останешься? Место я тебе найду, директору скажу, проведем тебя. И труппу посмотришь в деле. Правда, нынче второй состав играет, но и среди них есть «самородки».

Антоник с радостью согласился, но попросил разрешения привести с собой подругу, для убедительности.

Спектакль неожиданно оказался интересным, актёры играли прилично, часто срывая аплодисменты.

В антракте был открыт буфет с хорошими бутербродами и свежими пирожными, которых спутница Антоника, старшина милиции Анна Шипица, стыдливо улыбаясь, заказала три штуки.

– Поверите, товарищ майор, – перегнувшись к нему через небольшой круглый столик, прошептала она, – обожаю сладкое, но не всегда могу себе позволить.

– Ешь на здоровье, и называй меня по имени и на «ты», – строго произнес Антоник, оглядываясь. – Не забывай, зачем мы здесь. Приглядывайся и к актерам, и к обслуживающему персоналу.

После спектакля, как и было договорено, Антоник вместе с Анной и Ардашевым прошли в комнату бутафора, представившегося Михаилом Спиридоновичем Сытиным.

– В отличие от меня, мой друг никогда не выходил на сцену, и всю свою жизнь провел в закулисье, но чего бы стоили мы со своими высокими ролями, не будь простого труженика театра – бутафора, – с артистической эмоциональностью Ардашев так охарактеризовал Сытина гостям.

Антоник поставил на стол предусмотрительно купленные в буфете коньяк и пирожные, чем очень обрадовал стариков.

Разговор сразу пошел оживленно, и Ардашев, и Сытин, наперебой рассказывали о своих коллегах, Анна всё записывала за ними, как и следовало ассистентке журналиста, а сам Антоник едва успевал задавать нужные вопросы, чтобы получить требуемые ответы.

С трудом ему удалось перевести разговор на Лещинскую, и тут выяснилось кое-что интересное.