Не говори, что лес пустой...

— Что же теперь будет? — повторила Наталья, думая уже не о себе и не о сыне, безмятежно сопевшем под боком, а о муже Давляте, оставшемся в самом пекле. Если немцы не пожалели бомб на мирный пассажирский поезд, то можно представить, какой силы удар они наносили по красноармейским казармам и другим военным объектам.

Но Петро и Авдотья сказали, чтобы она не терзалась понапрасну. Петро ушел узнать новости, а Авдотья, присев на краешек постели, заставила выпить на первый случай кружку молока. Когда Султан проснется, сказала она, сварит им рисовую кашу; если захотят, накормит и щами, и бульбой.

«То есть картошкой», — промелькнуло в Натальином мозгу, и ее мысли вновь закружились вокруг Давлята, тяжелые, мрачные мысли, от которых разрастался в груди и подступал к горлу горячий ком.

Наталья закрыла глаза и впала было в забытье, но тут в сенцах загремел голос Петра.

— Авдотья! — крикнул он.

— Тс-с… — приложила Авдотья палец к губам, однако он не обратил внимания и все так же возбужденно и громко сказал, что только что передали по радио — война и что немецкие самолеты опять пролетели в сторону Гомеля.

— О господи! — всплеснула руками Авдотья, сразу подумав о своих восьмерых сыновьях-орлах, которым как пить дать идти на войну.

Петро говорил по-белорусски, но, как всякий русский человек, Наталья, открывшая глаза при первом же звуке, хорошо поняла его речь. Она приподнялась на израненных руках, превозмогая резкую боль, и когда смолкли голоса в сенцах, ей показалось — оглохла. Она вскрикнула.

— Что? — вбежали в горницу Петро и Авдотья.

Руки отказали, Наталья упала на спину и зарыдала.

— Ну что ты, доченька, зачем? — участливо спросила Авдотья.

— Что теперь будет с его отцом? — сказала Наталья, потянувшись к Султану.

— Даст бог, все обойдется, — отозвалась Авдотья, хлестнув мужа сердитым взглядом. — Нельзя прежде времени слезы проливать.

— Да, дочка, не плачь, — подхватил Петро, — все обойдется. Наши дадут по зубам германцу, выбросят проклятых до единого за границу.

Он был убежден в этом, как было убеждено в тот первый день войны подавляющее большинство советских людей. И Наталья тоже чуть-чуть успокоилась и, не теряя надежды на лучший исход, стала ждать санитарную машину, которая, по словам Петра, должна появиться с часу на час и перевезти всех пострадавших пассажиров поезда то ли в Житковичи, то ли даже в Пинск или в Гомель, — одним словом, в городскую больницу.

Но машина не пришла ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. А потом стало известно, что германские танки прорвались в глубь Белоруссии, немцы захватили немало наших городов и районов и продолжают наступать.

Еще через день Петро сказал, что их село якобы осталось в тылу германских войск и никто не знает толком, каково же истинное положение дел. Кто-то говорил, будто немцы уже взяли Минск, Витебск и Гомель, уйдя за Березину, Днепр и Сож. Кто-то рассказывал, будто в захваченных немцами местах подняла голову всякая нечисть вроде уголовников, бежавших из оставленных без охраны тюрем, или подлецов-предателей, бывших кулаков и подкулачников, ждавших своего часа, чтобы свести счеты.

Теперь, говорили, эти людишки свирепствуют, не щадя ни малых, ни старых. Поэтому председатель колхоза посоветовал селянам надежнее укрыть тех, кого подобрали у разбомбленного поезда, особенно если кто из них коммунист, советский работник или имеет какое-нибудь отношение к Красной Армии, а также если еврей.

— Я понимаю… Уйду… — вымолвила Наталья и только потом сообразила, какую обиду нанесла Петру и Авдотье. — Простите меня, — тихо прошептала она.

Петро ничего не ответил, а Авдотья сделала вид, будто не слышала.

— Еще нам велено хватать любого незнакомца, который появится в селе, и тащить в правление колхоза, — сказал Петро после недолгого молчания.

— Авось смилуется господь, — произнесла Авдотья и стала собирать ужин.

Прошло еще несколько тревожных, наполненных противоречивыми слухами и тяжкими, горькими думами дней и ночей. Немцы в селе не появлялись. Обходили его стороной и предатели, которые, как говорили, зверствовали в лад с врагами. Но тем не менее, во избежание всяких случайностей, было решено переправить Наталью, как жену красного командира, в места поглуше и безопаснее. Петро объявил ей об этом поздним вечером, вернувшись из правления колхоза.

— А разве еще остались безопасные места? — спросила Наталья таким безучастным тоном, что Петро удивленно воззрился на нее. Помолчав, сказал:

— Ты что, на все положила крест?

Наталья и в самом деле уже думала, что от судьбы не уйти, и внутренне смирилась со всем, что бы ее ни ждало. Однако вопрос, который задал Петро, бросил Наталью в жар. Не выдержав его пристального взгляда, она опустила глаза и глухо пробормотала:

— Я просто спросила…

— Горькую правду трудно принять, но что делать? Мы, милая, тоже не ждали такого от красных войск, — жестко выговорил Петро и, хлопнув ладонью по столу, поднимаясь, сказал: — Ладно, нам встречаться с бедой не впервой. Выдержим!

Теперь Наталья посмотрела на него с благодарностью. Все еще стыдясь своей слабости, она громко сказала:

— Спасибо.