Не страшись урагана любви

— Наверное, — ухмыльнулся Джим. — Наверное, я грязный. Извини меня за это. Но я думаю, что и ты меня хочешь. А я — вот он. Доступен. Только скажи, скажи честно, что ты меня не хочешь, и я сверну палатку и уйду.

— Хочу я тебя или нет, это не имеет значения, — с легким отчаянием сказала она. — Не понимаешь?

— Ладно, о'кей. Тогда скажи. Просто скажи, — он все еще улыбался с видом уверенного превосходства. Уши у нее, должно быть, раскалились.

— Ты понимаешь, что твое предложение может изменить всю моюжизнь? А твою — нет.

— Ну, ладно, хватит. Немножко театрально, а? Разве то, что я предложил тебе с самого начала, не изменение? Кончай, черт побери, — ухмыльнулся он. — Ты все время говоришь обо всех своих четырехстах мужчинах, все время изучаешь большие пушки у местных рыбаков. Уже несколько недель флиртуешь со мной. Ты думаешь, я бы

спал там, если бы моя девчонка была здесь, со МНОЮ?Пришло время вставлять или заткнуться, миссис Грант.

— Ты с ума сошел? — сказала Лаки. — Здесь?

— Моя машина рядом, — ухмыльнулся Джим. — Там даже одеяло есть. Он не проснется, во всяком случае, не скоро.

Лаки уставилась на него и думала. Слова о флирте задели ее гордость. Но, конечно, он для того и сказал.

— Ты понимаешь, что я могу взять тебя, разбить на мелкие кусочки и выбросить? Как сломанный подсвечник? — холодно сказала она.

— Может быть, — ухмыльнулся Джим Гройнтон. — Может быть, мне это и нужно. — Он медленно налил себе бокал красного вина из оплетенной соломой бутылки «Кьянти». — Может, имению этого я и ищу, миссис Грант, — ухмыльнулся он.

Лаки вновь уставилась на него и подумала еще. Нельзя избавиться от ощущения в нем грязного-ирландского-полицейского, затянутого-в-кожу-вонючего-мотоциклиста. Ее все еще влеклок нему. И он вполне искренен. Относительно. Конечно, он не женится на ней, да и не хочет этого. Но если и так... А тот сучий сынспит на своей проклятой заднице. Спит! А кто трахал эту грязную старуху, уже узнав ее, втыкал свою штуковину в старую суку, уже узнав ее, уже познавее. И лгал ей. Он, черт подери, заслужил. Спит! Неожиданно все спало так, как в те годы в Нью-Йорке. Как будто они одни, одни и беззаботны. Безответственны. Она устала от ответственности.

Но, с другой стороны, она знала, что все будет кончено с Грантом, с Роном, если она это сделает. Хотеть — одно, делать — совсем другое. Да и какая в этом выгода? Уж конечно, господи, не денежная!

Даже если он женится на ней и поедет в Нью-Йорк и все такое прочее, он попытается управлять ею. И все-таки... Спит! Лежит там и спит!Если она это сделает и не скажет, все равно все кончено. Чего же она хочет? Что бы было что? Но ведь уже было то... то,та грязная старуха... Всеравно все уже кончено, не так ли? Конечно. И даже если он не узнает, а он мог быть временами слишком глупым ничтожеством даже для драматурга, все равно все кончено. Уже. Как будто она снова в Нью-Йорке. Интересно — мелькнула сумасшедшая мысль, — какая у него штуковина, хотела бы она ее увидеть. Готова пари держать, хорошенькая. Как у Рона.

Лаки встала, разгладила юбку, привела себя в порядок. Либо идти к столу, либо открывать дверь спальной. Либо одно, либо другое. Она подошла к столику для коктейлей у стены налить хорошую порцию виски и объявить Джиму Гройнтону решение, свое решение, которое даже сама еще не знала.

33

Грант проснулся около половины третьего. Подводные часы с двумя ярко светящимися циферблатами, которые Бонхэм когда-то ему продал, теперь казалось, что было это очень давно, показывали два тридцать восемь, когда он глянул на запястье. В первую же секунду пробуждения, еще до того, как он глянул на часы, им овладела паника, и он вскочил с той абсолютной настороженностью и с той полной немедленной готовностью всего организма, с которыми он всегда просыпался во время войны и о которых с тех пор успел позабыть. Яркий зеленоватый свет луны струился из окна, и он все различал, кроме темных углов. Но там ведь ничего не; могло быть? Лаки мирно спала в своей кровати рядом с ним.

Что могло произойти? У них должен был быть ужин со спагетти. Джим приходил? Джим! Поразмышляв еще секунду, он встал, надел халат и обошел кровати посмотреть на Лаки. Она глубоко и покойно (даже пресыщенно?) дышала, лежа на животе и отвернув голову в сторону от его кровати, волосы цвета шампанского разметались в лунном свете и были похожи на ореол. Дышала она через рот, мягко, ровно, восхитительно. В позе, в дыхании была абсолютная расслабленность. Как после секса. Кажется, все в его жизни превращается в символ, Символ, безумные Символы, так все неожиданно. Было ли все тем, чем казалось, или это только его воображение? Он несколько раз энергично потер лицо рукой, потом глянул на свою руку и увидел, что в зеленом свете луны различается и голубой свет. Голубая рука? Жутковато.

Он ее уже потерял? Но зачем говорить уже? Теряетее, вот что он хотел сказать.