Не ум.ru

Всё прошло раньше, но какой-то осадок, пораженчеству не удалось вывести из моего существования. Наверное, он сильно во что-то мутировал, потому что с недавних пор я иногда чувствую себя вирусом в токе крови всеобщего малодушия. Ни маршрут изменить не могу, ни скорость распространения. Врываюсь в окружающее относительное благополучие – подгадить чем-нибудь своим фирменным, вирусным… И люди, в свою очередь, с напрочь испорченным настроением превращаются в такие же вирусы. А вместе мы уже болезнь. Это вам не какая-нибудь приснопамятная ложка дёгтя. Так я представляю себе революцию.

А ведь как искренне, до зуда хотелось влиться в какой-нибудь бунт! И опять все продумал. В этом случае как просрал, таков смысл. Мне всегда не хватало и по-прежнему не хватает целеустремлённости. Наверное потому, что свои цели никак не вырисовывались, углубляться в поиски быстро надоедало, общественные же цели не привлекали вообще. Там толчея. Особенно от «десятки» до «восьмёрки», если довериться образу мишени. А вниз от «восьмёрки» – неинтересно. Не то чтобы я был тщеславен. Люди, кто знает меня по жизни, вряд ли когда-либо даже вскользь могли предположить такое. Абсурд. Толпа мне претит, в этом все дело. Да, я живу в ней, сильно сдавленный, но все же слегка по своим правилам. Удаётся рассовать их по образующимся время от времени пустотам. Впрочем, все это может быть построением неухоженного ума для услады воображения. Ведь одно их основополагающих правил у тех, кто пожелал презреть общественные – плевать на правила, по которым живут другие. Я же не эгоист. Ну хорошо, не настолько… Да и не плюются в толпе, вмиг в ответ заплюют. Или затопчут. Сперва надо на оперативный простор вырваться. И вот он… – очередной заколдованный круг.

«Обувку выбери покрепче. И пошёл!»

«Сам пошёл. К маме…»

«Ну, вот и определились с маршрутом. Ура!»

Я подумал о предстоящей встрече с мамой и ещё о том, что если умру сегодня вечером, то в день, когда мама доживёт до сотни, меня не будет на свете уйму лет. Но ей никогда такое не придёт в голову. Ни сегодня, ни в день столетия.

«Вечером? Почему вечером?»

«Наверное, потому, что умирать затемно проще. Одиночество и чувство отрешённости от мира помогают. Вроде бы день окончился и я вместе с ним».

96

В стародавние времена один из моих педагогов сказал, что мой склад ума диковинным образом пародирует философский.

– В вас так легко обмануться, молодой человек, – заметил он мне, счастливому, кому по случаю и столь неожиданно не отказали в наличии ума.

Конечно же, мама во всем и всегда права на мой счёт, вот только Иришка, сестра, в жизни с этим не согласится. Я думаю, что она скрытно от мамы верит, что близнецы во всем близнецы. Она также втайне от материнских ушей уверена, что именно мама и сделала меня таким…

– Каким? – забрасываю я по обыкновению игриво брови на лоб, не сомневаясь в том, что будет дальше.

Странно сомневаться в том, что повторяется из раза в раз, но не спектакль. Скажем, «деньрождённые» пожелания. Даже отпетые негодяи – а на них печати, на работе их все знают как негодяев, – ни разу не пожелали мне «Сдохни уже, наконец, зараза!» Потому что негодяй – он в принципе не способен на честный, приличный… Да нет, совсем неприличный выйдет поступок. Врать не стану, не скажу, что бы обрадовался такой откровенности. Пусть уж остаются кем есть.

– Ну… Оглашай же приговор. Не томи. Каким? – повторяю вопрос, ни на гран не добавив лицу серьёзности.

Сестра редко договаривает. Максимум, чего мне удалось от нее пару раз добиться, так это всеохватывающего и всеобъемлющего:

– Таким.

Без иронии: это емкое слово, предлагающее мне, вам, любому из нас самому забацать скоростную, внеплановую инвентаризацию дум, чувств, настроений, характера, поведения, взглядов на политику, мир, свою жизнь в нем и на то, как эта жизнь осложняет жизнь другим людям… Оно, блядь, не может не приводить в бешенство!!!

И я бешусь. Внутри себя. Но сестру не проведёшь – мы же близнецы. С разной, по убеждению матери, кровью, но душа-то… Душа одна на двоих. Не пополам, а именно что на двоих одна.

Моя Иришка сразу хватается гладить меня по плечам, по голове:

– Ты очень-очень хороший, и я тебя очень-очень люблю. Ты самый лучший брат и моя частичка. Не слушай никого, все это ерунда. Главное, что ты здоров.

97

Все года после вздорных пубертальных, то есть вполне сознательные, по меньшей мере осознанные как жизнь, сестра непримиримо переживала мою преувеличенную, если не вовсе мнимую, униженность и мамину беспрецедентную, по Иришкиному определению, бестактность. Мама, к примеру, обожала порассуждать на людях, где-нибудь в гостях, о несхожести своих близнецов. Фишка такая: посвящать посторонних людей в свои труднообъяснимые комплексы и думать при этом, что дьявольски оригинальна. Прошу прощения у всех тех, кто думает, что ни об одной матери так нельзя… и при этом, случается, думает куда хуже. Я не об инцесте.